Мэгги Стивотер - Все нечестные святые

В третьей комнате обитали очаровательные близнецы из Калифорнии, Робби и Бетси; после чуда они оказались связаны огромной черной змеей, у которой вместо хвоста была вторая голова. Если сестры предпринимали попытку отойти друг от друга на несколько шагов, змея спутывала их ноги, а если они слишком долго сидели рядом, кусала их. Если одна сторона змеи подвергалась нападению, вторая немедленно приходила ей на помощь. Если змея регулярно получала еду, а близнецы при этом соблюдали определенную дистанцию, эта живая веревка почти их не беспокоила. Прибыв в Бичо Раро, сестры постоянно ругались и цеплялись друг за друга, и с тех пор ничего особо не поменялось. Беатрис полагала, что, на худой конец, одна сестра могла бы подержать одну из голов змеи, в то время как второй сестре следовало попытаться убить другую голову, хотя, разумеется, выступить с подобным предложением открыто она не могла. Так что близняшки беспрестанно жаловались, дескать, змея слишком сильная, нам с ней никак не справиться, и жили, привязанные друг к другу.

– Привет, – обратился к сестрам Пит.

Говоря это, он слегка повернул голову в сторону Робби, и змеиная голова, находившаяся ближе к Бетси, ревниво щелкнула на него зубами. Сначала подпрыгнуло сердце Пита, а потом и он сам. Юноша ударился спиной о стену коридора и схватился за сердце, явно испытавшее неслабый шок. Бетси дернула змею за шею, не давая той тянуться к двери.

– Простите, пожалуйста, – проговорила она, но смотрела при этом на Робби, словно в случившемся виновата исключительно Робби.

– Конечно, всё в порядке, мисс, – заверил ее Пит, не будучи до конца уверен в истинности собственных слов. – Я – Пит.

– Пит, – повторила Бетси, но смотрела при этом на Робби, как будто и в этом виновата Робби. Сама Робби отказывалась смотреть на сестру, потому что они недавно поссорились.

– Уайатт! – окликнула юношу Антония, уже успевшая дойти до конца коридора.

– Пока! – сказал Пит близняшкам и поспешил дальше.

Антония не заговаривала с пилигримами, мимо которых они проходили. Пит вспомнил, как игнорировали его члены семьи Сория, пока он стучался в их двери, потом подумал, что сейчас эта милая женщина игнорирует всех этих людей, и счел подобное поведение довольно грубым. Впрочем, он был слишком вежлив, чтобы высказать свои соображения вслух, только постоянно оборачивался через плечо на три открытые двери.

Антония была очень неглупой женщиной, поэтому, остановившись у четвертой двери, положила руку юноше на плечо.

– Думаешь, я веду себя по-свински?

– Нет, мэм.

– Думаешь-думаешь. У тебя это на лице написано.

– Нет, мэм.

– Теперь ты врешь и думаешь, что я веду себя по-свински, но это нестрашно. Я понимаю. У нас здесь есть определенные правила, Пит, но ты не обязан им следовать. Мы, Сория, должны проявлять осторожность по отношению к пилигримам; если мы вмешаемся в их судьбу после первого чуда, нас охватит наша собственная тьма, а это настолько ужасно, что никому не пожелаешь такого увидеть, – это хуже, чем тьма пилигримов. Посему вот первое правило: живи и питайся вместе с пилигримами, но в разговоры не вступай, потому что никогда не знаешь, что именно им поможет. Правило второе: на поиски жены или мужа отправляйся за пределы Бичо Раро. Любовь и без того опасное чувство, не стоит вовлекать в нее еще и пилигрима. Правило третье: лишь святой творит чудо, больше никто, ибо никогда не знаешь, когда тьма укусит тебя, как та змея, которую ты только что видел. Вот такие правила.

– Да, мэм, – сказал Пит. Он не знал, что полагается говорить в таких случаях, он не был Сория, и правила к нему не применялись, но еще он видел, что это очень серьезный вопрос, и хотел, чтобы Антония поняла: он всё осознал.

– Вот почему я не разговариваю с пилигримами, – сказала Антония.

– Да, мэм.

– Это не потому, что я свинья.

– Нет, мэм.

– Именно поэтому никто не вышел поговорить с тобой. Мы подумали, что ты один из паломников.

– Да, мэм.

– Я говорю тебе это потому, что все пилигримы это знают, и тебе тоже следует знать, чтобы ты понимал, что члены семьи Сория будут делать, а что – нет. И теперь ты знаешь, что мы не грубые.

– Да, мэм.

– Хорошо. Вот твоя комната, – сказала Антония, подходя к последней двери. – Убирать за собой будешь сам.

– Да, мэм, – ответил Пит.

Антония наклонилась к двери, не глядя внутрь.

– Падре, этот парень будет вашим соседом по комнате. Он может лечь на полу. – Говоря это, она повернулась и зашагала обратно. – Найди Майкла или меня, когда будешь готов приступить к работе, Уайатт.

Последняя комната принадлежала падре Химинесу, священнику из северного Колорадо. Он обладал всеми необходимыми священнику качествами: благожелательностью, дружелюбием, святостью, но стоило ему увидеть развевающуюся женскую юбку, и он моментально всё это терял. После первого чуда он остался с головой койота, но руками человека. Первую он использовал, чтобы жадно пожирать кроликов, а вторые – чтобы каждое утро поправлять на шее белый воротничок. Падре Химинес пытался победить свою тьму, но никак не мог обуздать свои уши койота, встававшие торчком всякий раз, когда в Бичо Раро приезжала хорошенькая девица.

Когда Пит вошел в комнату, падре Химинес сидел на краю узкого матраса. Аккуратно заправленная кровать напоминала конверт для деловых документов, а кроме нее в комнате имелись только столик со стоявшей на нем лампой да распятие на стене. При виде всего этого – аскетичное убранство, человек с головой койота, унылое ложе – Пит испытал второе потрясение за день. Не от изумления, вовсе нет, а от тоски по дому, от внезапного осознания того, как далеко он от Оклахомы; вдобавок Пит вдруг испугался, что его план – это не более чем химера, с помощью которой он пытался обмануть и утешить самого себя. Это чувство кольнуло его сердце так сильно, что Пит впервые поверил, что доктор Пит, пожалуй, и впрямь кое-что смыслит в медицине, и ощутил, будто на шею ему накинули удавку.

Поэтому при первом знакомстве Пит показался падре Химинесу довольно слабым – тут кто-то может возразить, дескать, не слабым, а сильным, ибо есть люди, утверждающие, будто наша сила проявляется в моменты слабости. К счастью для Пита и для многих людей, падре Химинес не был одним из них.

Священник подскочил и вприпрыжку устремился к юноше.

– Добро пожаловать, молодой человек, – сказал он. У падре Химинеса была превосходная дикция, потому что ему приходилось прилагать колоссальные усилия, чтобы правильно выговаривать слова своей вытянутой пастью, в которой ворочался длинный язык. – Добро пожаловать, добро пожаловать, добро пожаловать!

Пит, как всякий молодой сельский протестант, вначале шарахнулся от воротничка священника, а уж потом – от песьей головы.