Соня Фрейм - Не потревожим зла

Повороты и двери пролетали мимо, и Люк невольно задумался о том, каково жить в таком огромном доме. Это все равно что обитать в музее. Он и в своем-то особняке чувствовал себя неуместно маленьким, а здесь давление чудовищной диспропорции между человеком и его жильем только усиливалось.

Они вошли в темный зал, заставленный статуями и древними вазами. Многие скульптуры были скрыты чехлами, еще какие-то слабо белели в полутемной комнате своими нагими очертаниями…

Походка Сен-Симона была уверенной, собранной, он прекрасно ориентировался в этом лабиринте. Люк то и дело натыкался на какие-то горшки, но вскоре они благополучно добрались до конца зала, где под тонкой тканью расшитого полотна скрывалось последнее зеркало.

Оно было огромное. Круглая поверхность словно нетерпеливо подрагивала в ожидании, когда с нее сдернут покрывало.

— Вот и оно. — Сен-Симон ласково провел пальцами по раме, как если бы зеркало было живое. — Скажите мне… что вы сами поняли за эти восемь лет поисков?

— Это… окна без дверей, — озвучил уже давно сформулированную мысль Люк. — Но за ними что-то большое.

Сен-Симон едва заметно улыбнулся. Свет из маленького круглого окна позади него придавал его облику мистический ореол.

— Вы всегда ищете нечто за пределами этой реальности. Ваш взгляд смотрит либо в небо, либо в будущее, но никогда — на землю и реальный мир… Вы мне напоминаете кое-кого.

— Кого же?

— Хорошего друга, а также компаньона по шахматам. Он тоже музыкант, который искал что-то большее. Это было его понимание жизни. Иронично, что у вас это понимание смерти.

Без дальнейших разговоров Сен-Симон резко сдернул покрывало. Люк замер.

Последнее зеркало оказалось пустым. В нем царила абсолютная чернота. Ошарашенным взглядом Люк таращился в темноту, и в первое мгновение ему показалось, что это просто закопченное стекло. Затем глаза уловили какое-то едва заметное движение. Как если бы эта темнота могла… углубляться.

— Что это?

— Это действительность, — без тени юмора произнес Сен-Симон, — ваша, моя… любая. То, что лежит за нашими представлениями о смерти. Видите? Ни рая, ни ада, ни Млечного Пути. Это… тьма.

Люку внезапно стало душно. Хозяин дома продолжал стоять в ореоле света с непроницаемым лицом.

— Священная тьма, которая как утроба. В ней когда-то зародилась жизнь, в ней же она и закончится, — шептал он точно заклинание. — Однажды мир свернется клубком и закатится сюда, в свою первую колыбель.

— Это… нас ждет после смерти?

Люк испытал смесь разочарования с ужасной, преждевременной тоской по миру, который он знает.

Это и есть смерть?

Тогда, конечно, лучше жить. Пусть даже вечно, но Люк ни за что не хотел оказаться в этой жуткой живой тьме, где все, что он знал и любил, превращалось в ничто.

Сен-Симон мягко провел по зеркалу рукой. Темнота под его пальцами продолжала углубляться, как дурная оптическая иллюзия. Они смотрели в бездонное чрево.

— Что с вами? — насмешливо спросил он. — Знаете, на кого вы сейчас смотрите? На Сабрину. И на вашего отца. Они тут, дома. Они… вернулись.

— Нет, — промолвил Люк. — Не может быть все так… просто.

— А вы ждали, что я вам мир по Данте распишу?

Сен-Симон откровенно смеялся над ним.

— Первое зеркало, Зигмар Швайцер, — будущие покойники. Второе зеркало, Генриетты Лаубе, показывает тех мертвых, которых вы хотите видеть. Вы можете их призывать ненадолго. Иногда даже случайной мысли достаточно, чтобы позвать кого-то. Если вы не увидели их сразу, они придут позже. Мертвые, в отличие от живых, умеют отпускать, но могут вам и помахать издалека. Третье зеркало, Фрауке Галонске, — это призма-переходник. Оно отражает транзит души и связывает все зеркала. И последнее, мое, зеркало показывает то, что будет потом, когда вы дойдете до утробы.

— Что они дадут все вместе? — как в дурмане выдавил Люк.

— Портал.

Люк отвел глаза от зеркала и напряженно вгляделся в лицо Сен-Симона.

— То есть…

— Можно двигаться между разными измерениями, — пояснил тот. — У смерти множество граней. Но обратного пути нет — это то, что вы так хотите постичь. Я знаю, как вы себя сейчас чувствуете. Ну, что вы нос повесили?.. Люк, только отсюда вам кажется, что это страшно и тоскливо. Но ночь никогда не бывает черна на самом деле. Когда вы умрете, вы увидите эту темноту по-другому.

Сен-Симон накинул покрывало обратно, словно укутывая засыпающее дитя. Люк почувствовал облегчение. К нему вернулось ощущение, что он все-таки еще жив.

— Это было жестоко по отношению к вам, да и к любому человеку. Вам нельзя видеть то, что после, пока вы живы. До смерти этой тьмы не понять. Ваши глаза несовершенны, а восприятие стеснено рамками физической реальности… Не переживайте. Да, вы потеряете это синее небо и лицо вашей Алисы. Но со смертью вы получите нечто новое.

В этих его словах мелькнула великая тайна, которую он уже познал.

Вместо того чтобы что-то ответить, Люк закашлялся, зарылся носом и ртом в платок. А Сен-Симон свысока смотрел, как он корчится в приступе, и не говорил больше ни слова. Так прошло еще несколько минут, в течение которых кровь впитывалась в белую ткань.

Люк утерся и отрешенно уставился в пол. На короткое мгновение его глаза перестали видеть эту реальность, и все размылось. Сен-Симон некоторое время безмолвно наблюдал за ним, а потом случилось что-то странное.

Он стал всем и сразу. Был за его спиной и перед ним, звучал в его ушах и сердце:

— Теперь вы можете сказать сами про суть зеркал. Что Сабрина являет собою сейчас? Чем станете вы после смерти? Что заставляет живых думать о мертвых? Вы уже почти ответили на свой вопрос, когда сказали, что зеркала лишь окна и мы видим, но не можем ничего с этим поделать.

Черты Люка тяжелели с каждой минутой, и в глазах прорезалось понимание. Это даже не было какой-то сакральной истиной. Просто… свойство человеческой природы, присущее и зеркалам.

Память.

Сен-Симон дружелюбно улыбнулся.

— Я рад, что мы достигли взаимопонимания.

Люк поднял на него воспаленные глаза.

— Ну пожалуйста, дайте мне время. Вы же можете. Хотя бы пару лет. Я не хочу уходить после того, что видел. И не хочу оставлять ее.

На миг в нем встрепыхнулась надежда. Этот Сен-Симон может все. Просто надо его уговорить… Просить жалобнее. Не оставлять его в покое…

Человек с тысячью имен подошел к нему вплотную, и в его лице забрезжило неподдельное сострадание. Он приобнял Люка, слегка сжав его затылок, и тот невольно уткнулся носом в лацкан его пиджака. Но от прикосновений Сен-Симона по телу вдруг разлилось глубокое спокойствие. Он был как одна большая уютная могила.

«Что может быть роднее смерти?» — пронеслась в голове непонятно откуда возникшая мысль.