Руслан Ерофеев - Хтонь. Человек с чужим лицом

— О вашей обиде на органы мне известно, — мягко проговорил он. — Надеюсь, вот эти документы изменят ваше к нам отношение.

Артем взял папку из бледных дланей генсека и прочел ниже выцветших печатей с грифами «Секретно» и «Хранить вечно»:

«Дело № 47548 по обвинению гр. Казарина Сергея Ивановича…»

— Это уголовное дело вашего отца, товарищ Казарин, — печально сказал Андропов.

Казарин узнаёт страшную семейную тайну; недолго сокрушается о пропаже друга, просит помощи у Карла Маркса, по собственной воле переносится в газовую камеру и переживает еще одну тяжелую потерю.

Мать, которой Артем всегда верил больше, чем самому себе, обманывала его всю жизнь. Отец Казарина никогда не был «врагом народа».

Впрочем, это вопрос терминологии: кто народу враг, а кто — так. Но одно было ясно доподлинно из содержимого картонных корочек давнего уголовного дела: Казарин Сергей Иванович, 1916 года выпуска, беспартийный, был осужден отнюдь не по политическим мотивам.

В гостиничном номере фешенебельной «Советской» и позже, в поезде «Москва — Светлопутинск», Артем раз за разом вчитывался в подслеповатый машинописный текст и выцветшие чернила жухлых протокольных листов. И никак не мог поверить в то, что все, написанное там — правда.

Батюшка Артема, Сергей Иванович Казарин, никогда не состоял ни в каких антиправительственных объединениях и антипартийных группах, не был близок ни с троцкистами, ни с зиновьевцами. Возможно, он даже никогда в жизни не рассказал ни одного политического анекдота. Но зато однажды Казарин-старший завел в подсобное помещение на территории родного предприятия пятилетнюю дочку дворничихи и там надругался над ней. Малышка умерла в больнице от разрывов внутренних органов, и замять дело не удалось. Казарина-старшего лишили всех регалий — отняли даже награды, честно заслуженные в годы войны. Его признали вменяемым и сначала приговорили к расстрелу, но потом помиловали в честь какого-то очередного коммунистического юбилея — все же не шпион какой-нибудь, а нормальный извращенец. Дальнейшее Артем уже знал — если не считать того, что мать увезла его из любимого Питера в глухую провинцию, спасаясь не от НКВД, как он думал раньше, а от самого настоящего суда Линча, которому народ жаждал подвергнуть родственников выродка.

Казарин шелестел пропахшими плесенью желтыми листами, с одного из которых на него, Артема, смотрело его собственное лицо — только с короткой стрижкой и арестантским номером внизу. Листал — и думал: осталось ли в нем, Артеме, что-то от этого странного незнакомца, которого он совершенно не помнил, но чьи 23 хромосомы стали ему когда-то пропуском в земные измерения? Вопрос, конечно же, был чисто риторическим. Оставалось лишь в очередной — который уже! — раз констатировать шизофреническую непредсказуемость мира, отложить кафкианский бред в картонных корках в сторону и приниматься за текущие дела: ловить Занюхина. Как это делать, пока было не очень понятно. Казарин разослал повсюду ориентировки с его портретом — уже завтра они появятся в газетах, на стендах «Их разыскивает милиция» и в пухлых коленкоровых папках участковых уполномоченных. Но этого явно было мало.

А еще куда-то запропастился Лунц. Сотрудник Академии наук СССР Иванов проводил его с Ярославского вокзала столицы в родной Светлопутинск еще несколько дней назад. Но в Светлопутинске эксперта-криминалиста никто не видел. Скромный триумфатор как сквозь землю провалился. Видимо, запил на радостях от причастности к выдающемуся научному открытию, решил Казарин. Хотя за Цезарем Марковичем отродясь такого не водилось.

Лунц явился через два дня, под вечер. Он долго елозил босыми ступнями по кафелю, упираясь грудью в турникет на проходной областного УВД, будто не мог понять, что его держит. Наконец ленивый, как байбак, мент с поста охраны соизволил выпростать свои жирные чресла из кабинки. Лунца он не узнал. Да это было и немудрено: пойди опознай всегда подтянутого, с иголочки одетого джентльмена при бабочке в босом помятом субъекте с обмотанной окровавленными тряпками головой, облаченном в полосатый мешок от матраса с дырами для головы и рук. Поэтому еще более прогнозируемо было то, что охранец вытолкал странного мычащего посетителя из здания и спустил с крыльца прямо в сугроб. Лунц так и остался лежать там, возле нижней ступеньки, без движения. Сотрудники милиции брезгливо перешагивали через его тело, принимая эксперта-криминалиста за пьяного бродягу.

Лишь Стрижак наметанным глазом опознал в бомже, валявшемся возле крыльца УВД, своего пропавшего без вести друга. Он, конечно же, принялся тормошить Лунца, вопрошая, где же тот сумел так чудовищно надраться. В ответ старик посмотрел на Стрижака мутным взглядом и пробормотал нечто совершенно невообразимое:

— Я юдэ, герр анвайзер, у меня ниже желтого винкеля был пришит черный крестик, и я должен был умереть вместе с другими обитателями блока смерти!..

Стрижак ничего не понял, но на всякий случай поднял худосочное, почти невесомое тело старика из сугроба и попытался провести Лунца в здание. Однако тот вдруг совершенно обезумел. Кусался, царапался, один раз даже изловчился больно заехать костяшками пальцев Стрижаку в глаз, а вопил при этом так, что прохожие шарахались на другую сторону улицы:

— Господин надзиратель, я не хочу в газовую камеру сегодня, лучше отведите меня туда завтра! Я могу еще целые сутки проработать на благо Третьего рейха!

Вслед за тем Лунц запел скрипучим голосом на мотив «Хаба Нагилы»:

— «Арбайт махт фрай дурх крематориум нуммер драй!»

Стрижак почувствовал, как по его спине пробежали мурашки. «Arbeit macht frei» — «Труд делает свободным». Подполковнику еще со школы было известно, что этот лживый лозунг висел во многих нацистских лагерях смерти. Также ему не составило труда припомнить убогие школьные знания немецкого языка и восстановить фразу, которую распевал Лунц, целиком:

«Труд делает свободным через крематорий номер три…»

Стрижак стряхнул оцепенение, решительно обхватил брыкающегося Лунца поперек туловища, прижав ему руки к корпусу, и таким макаром отнес его наверх, в приемную перед своим кабинетом. Все это время Лунц верещал про какой-то «винкель», которого у него почему-то нет, и поэтому, мол, его обязательно убьют. Лишь будучи посаженным на стул, старик немного расслабился и вдруг вцепился в канцелярские ножницы с зелеными пластиковыми колечками, которые лежали на столе у секретарши. Поняв, что в руках Лунца они не опасны, Стрижак оставил криминалиста в покое и стал наблюдать, что тот будет делать дальше. Лунц пошарил отсутствующим взглядом по столу, затем взял с него папку желтоватого цвета, примерился и неловко вырезал из нее кривоватый треугольник. Потом схватил обычный белый лист бумаги — и вырезал еще один. Его он положил поверх первого и, скрепив оба треугольника канцелярской скрепкой в виде шестиконечной звезды, гордо нацепил это изделие себе на грудь и удовлетворенно залопотал: