Руслан Ерофеев - Хтонь. Человек с чужим лицом

— Когда принесли голубицу чистую, дык я сразу почуяла: землицей пахнеть! — кудахтала сморщенная старуха с бороденкой, которой бы позавидовал иной молодой дьячок. — Наперед было ясно: помреть, как есть помреть!

— Как же ей не помереть, ежели мне намедни пришнилошь, будто у меня жуб выпал ш кровью! — прошамкала вторая бабка, у которой в действительности выпадать было давно уже нечему. — Верная примета, что хтой-то прештавитшя!

— А я накануне воронограй слыхал в ночи, — поделился своими ценными наблюдениями угрюмый мужик, на физиономии которого были запечатлены явные следы вырождения. — А поутру куроклик был — кура петухом пела в курятнике.

— Вот! — удовлетворенно закивала первая старуха. — Все одно к одному!

Покойница лежала тихо и как бы отдельно от глупых живых людей, которые без умолку болтали разную чушь. Померла она совсем недавно — во втором часу пополудни, но уже всецело относилась к другому, непостижимому и таинственному миру, в который живым доступ заказан. Юноша вдруг задумался о странной этимологии английского слова «ghost» — призрак. Он был готов голову дать на отсечение, что оно произошло от русского слова «гость». Ну или наоборот. Гость с того света…

Меж тем марамойки извлекли из ларя красивый цветной сарафан и убор, явно заготовленные для венчания. Исполнялся древний обычай, встречающийся у многих народов: девушку, умершую до свадьбы, хоронили в подвенечном наряде по обряду, больше напоминавшему свадебный. Строго говоря, и русский свадебный обряд чем-то напоминал похороны: невесту оплакивали словно покойницу.

Тело осторожно опустили в выдолбленную колоду, в каких все еще хоронили простых людей вместо дощатых гробов. Поверх положили свадебный наряд. Шею покойницы украсили жемчужным монистом, а голову — кокошником, богато расшитым бисером. В завершение всего на глаза умершей положили по медному пятаку — чтоб было чем оплатить труд перевозчика в загробном мире. Несмотря на эти дурацкие медяки и изувеченное лицо, легко угадывалось, что покойница была при жизни молода и хороша собой.

Чернявая бабка-марамойка быстро замела мусор — не за порог, как обычно, а по направлению к домовине, в которой лежала покойница: тоже древняя традиция, чтобы запутать ее, если она решит приходить к живым. После этого, как по команде, наемные плакальщицы сорвали с себя платки, растрепали волосы и завопили дурными голосами:

На плакальщиц сразу же зашикали: настаивать на возвращении покойника обратно в мир живых категорически не рекомендовалось. А ну как и правда начнет приходить? И старухи тут же сменили тему:

Экстаз плакальщиц передался и остальным присутствующим. Бабы рыдали, а немногочисленные мужики по-настоящему рвали на себе волосы, одежду, царапали ногтями грудь. Затем всеобщая скорбь приняла совсем уж скабрезные формы. Вокруг тела покойницы и непосредственно над ним стали совершаться различные непристойности, от которых юноше даже невольно пришлось пару раз покраснеть. Сначала мужики имитировали сношение умершей с женихом, затем была разыграна пантомима, изображающая роды, происходящие у покойницы. Ничего не поделать: умершая девица перед погребением должна пройти все стадии, предначертанные живой — свадьбу, потерю невинности, роды. Нельзя человеку перешагивать через ступеньку на лестнице жизни. Ее необходимо пройти полностью и до конца. Даже если ты уже умер.

На этом фоне коллективного безумия странно выделялся брат покойницы, хранивший ледяное спокойствие. Казалось, он взирал на истеричную скорбь остальных с презрительным омерзением. Одежда его также мало соответствовала серьезности момента. Члены семьи усопшего были обязаны облачаться в платье темного цвета — черного или, в крайнем случае, синего, причем непременно худое и разодранное. Быть одетым опрятно означало проявить неуважение к покойнику. Темный наряд Василия Антонова был вызывающе опрятен и чист. Он некоторое время наблюдал за происходящим, затем его лицо скривилось, он прошептал что-то на непонятном языке и принялся выталкивать всех присутствующих за дверь обширной горницы богатой избы, где он проживал вдвоем с сестрой. Лишь юношу, которого сам утром провел сюда секретными тропками мимо гайдучьих разъездов, почему-то оставил в покое.

Наконец они оказались в горнице одни, если не считать покойницы — но та мирно почивала в своей просторной домовине, на совесть сработанной из большой дубовой колоды, и никого не трогала. А вот ее брат вдруг сделал такое, отчего юноше стало очень не по себе. Он схватил чистое полотенце, привешенное на косяк возле окна. Это была также необходимая часть русского похоронного обряда: оно должно было висеть здесь сорок дней, чтобы душа покойной, которая именно столько находится на земле, утиралась этой тканью. Схватив запретный предмет, Антонов кощунственно утер им вспотевшее лицо и отшвырнул в сторону словно обычную тряпку. А потом бросился в красный угол, сорвал с божницы икону Спасителя, которая единственная в этом по-кошачьи чистом доме была покрыта толстым слоем пыли, и с размаху швырнул ее об пол, прокричав:

— Проклятие Адонаи!

А затем рухнул на лавку и залился горчайшими слезами.

Главный герой узнаёт тайну крестьянина Василия Антонова, а также суть своей миссии , от которой приходит в ужас, но все равно принимает страшное предложение.

Вспышка была непонятной и пугающей. Еще более странным стало поведение родственника покойной, когда он сумел взять себя в руки. Антонов поднялся с лавки, шагнул к стене и коротко приказал юноше:

— Отвернись!

Тому не оставалось ничего другого, как выполнить повеление. Когда ему вновь было приказано повернуться, он увидел на чистой, выскобленной добела столешнице кожаный мешочек, в котором могли находиться только монеты. По виду мошна была весьма увесистой.

— Это все, что у меня есть, акум, — печально пояснил Антонов. — Тут много, очень много. Достаточно, чтобы ты возлег с моей сестрой, и сочетался с ней, и сделал ее женщиной.