Андрей Дашков - Войны некромантов

Гомес испытал чудовищную боль, когда рука мертвеца дернулась, и пальцы сжались в кулак. Со стороны это немного напоминало медицинский опыт с обезглавленной лягушкой, двигавшейся под воздействием электрического тока; самое жуткое заключалось в том, что движения Гуго имели тот же источник... Но хунгана не итересовали причины изменений; последствия пугали гораздо сильнее. Дрожь пронзила Гомеса, когда он понял, что внезапно утратил мужскую силу, зато у трупа эрекция была ярко выраженной и невероятно продолжительной.

Фон Хаммерштайн наблюдал за тем, как смуглая тень надругается над телом его сына, сквозь толстое пуленепробиваемое стекло. Он стоял, сцепив зубы, и покачивался от охватившей его впервые в жизни дурноты и проникавшей повсюду вони. Белое и холодное, как зимняя луна, лицо Марты не выдавало истинной степени ее смятения.

Зловещая сцена в мертвецкой была всем им хорошим уроком. Превосходство психотов оказалось вовсе не абсолютным; они чуть было не прозевали появления нового оружия технов. Марта еще раз отдала должное исключительному чутью своего отца...

...Нижняя челюсть Гуго Хаммерштайна отвалилась, и стал виден почерневший распухший язык, покрытый сетью мелких трещин. В сухом горле не было и капли слюны. Веки Гуго дрогнули и поползли вверх, обнажая пожелтевшие глазные яблоки с закатившимися зрачками. Хунган дугой изогнулся над ним, закрывая от света, и в таинственной полутьме чуткие пальцы Гомеса стали снимать с глазных яблок слизистые пленки. Пальцы вращали их, как шарики для пинг-понга, отыскивая радужные клейма, проставленные природой.

Карие, широко открытые и оттого казавшиеся наивными глаза Гуго оставались стеклянными и неживыми даже тогда, когда все его тело уже извивалось на обитом металлом столе в противоестественном танце, повторявшем движения хунгана с задержкой на одну секунду и потому не совпадавшем с жестким ритмом барабанов.

Неожиданно для самого себя граф подумал о «змее кундалини» [24], пробудившемся в тюрьме из гниющей плоти. Сейчас символ показался ему особенно точным: мертвец вздрагивал так, будто внутри него гигантская змея судорожно свивалась в кольца. Терпение губернатора подходило к концу...

Силы Гомеса тоже были на исходе. Он нависал над зомби трепещущей аркой, и его белые джинсы становились желто-коричневыми. Расслаблялись даже те мышцы, которые он бессознательно контролировал с двухлетнего возраста. Он продержался еще немного, а потом рухнул вниз и накрыл своим телом голову реанимированного им существа. Оно не дышало, но его зубы внезапно сомкнулись от сотрясения и легко прокусили кожу на животе хунгана.

Гомес уже ничего не чувствовал. Низшие слуги Огун Феррая – терпеливые, как муравьи, и столь же неумолимые – рвали его сознание на мельчайшие части и растаскивали их по черным погребам смерти. Он отдал слишком много, и уже никто не сумел бы ему помочь.

– Убери этот проклятый звук! – крикнул Теодор Хаммерштайн Габеру и бросился на помощь сыну. Когда он распахнул стеклянную дверь, его обдало волной горячего воздуха. В подвале было душно, и температура достигала сорока градусов... Тело хунгана оказалось неестественно легким и было буквально облито потом. Его отбросили в сторону, словно выпотрошенную баранью тушу.

Марта отшатнулась, увидев лицо своего брата. Но по-настоящему неприятный момент настал, когда вспухшие, холодные, слишком мягкие пальцы Гуго сомкнулись на ее ладони. Внезапно наступила тишина, и Марте показалось, что все они падают в разверзшуюся под ногами пропасть.

Очень медленно зомби опустил ноги на пол и попытался встать. При каждом движении его тело колыхалось, будто кожаный мешок, доверху набитый медузами. Марта вырвала руку и невольно отступила на шаг. Гуго покачнулся, и графу пришлось поддержать его... Тогда им казалось, что все закончилось не так уж плохо, если бы не запах. Запах и волоски, прилипшие к ладоням.

Наследнику Хаммерштайна лучше было бы забыть о расческе. Его волосы, оставшиеся не только на голове, но и на теле, выпадали при самом легком прикосновении.

Минула ночь таинственных барабанов, «черной вдовы», и после того, как Рудольф очнулся утром на ковре в луже собственной блевотины, никто из родственничков или слуг не подал виду, что удивлен этим обстоятельством. Руди быстро восстановился и во время завтрака выглядел разве что чуть бледнее обычного, хотя не помнил, чтобы когда-нибудь приучал себя к яду.

А на следующий день наступил его черед скрывать свое удивление. В коридоре он встретил законного графского сына, и тот показался бы ему привидением, если бы Рудольфу хоть что-то могло «показаться» и если бы Гуго Хаммерштайн не был так бесстыдно материален, вяло и тупо-прямолинейно перемещая свою плоть, распространявшую тошнотворный смрад.

Надо признать, выглядел восставший из мертвых и в самом деле не очень. Уже тогда электроэнергию в Клагенфурте экономили, и Гуго сопровождала бегущая волна сияния, испускаемого бледно-розовыми светильниками, стилизованными под свечи. Косметика лишь подчеркивала безжизненность его лица. Кто-то приодел беднягу в строгий костюм; идея была неплохой, но явно упадочной. Одежда туго обтягивала вспухшее туловище и конечности Гуго. Пальцы висели, словно гроздья лиловых сосисок, а по обе стороны рта пролегли засыхающие желтые следы каких-то выделений.

Позади Хаммерштайна мягко и неназойливо двигался один из «мальчиков» Габера, явно приставленный к зомби во избежание неприятностей. Он разрывался между служебным долгом и понятным желанием держаться подальше от ходячей помойки.

Руди остолбенел, прижавшись к стене коридора, и для этого ему даже не понадобилось играть. Он видел себе подобного впервые с тех пор, как оставил монастырь, но этот зомби не мог быть послан технами. Никто в обители не стал бы возиться с таким запущенным экземпляром – он был предельно демаскирован, совершенно бесполезен и явно обошелся своему инициатору слишком дорого...

Итак, кто-то пустил гулять по коридорам дворца эту разваливающуюся куклу, даже не позаботившись о прикрытии. Впрочем, здесь ничего не делалось без ведома графа, и следовательно, старик о чем-то догадывался. Руди отдал должное его проницательности и, отклеившись от стены, двинулся навстречу своему сводному брату.

Они встретились под шедевром Танги «Воображаемые числа» – и без того мрачным, а сейчас, при скудном ночном освещении производившем довольно зловещее впечатление. Несмотря на запах, Руди обменялся с Гуго двойным братским поцелуем в губы. Ему показалось, что он поцеловал протектор автомобильной шины.