Елена Асеева - Четыре дня, четыре ночи [СИ]

— Спаси…, — тихим, наполненным болью голосом, прошептал Руслан, чувствуя, как в потоке лавы утонуло уже по шею его тело, и обгоревшие руки упали вниз и теперь поглощались огнем.

— А, что спасать — то? — спросила гитара высоким с хрипотцой голосом и громко засмеялась. — Башку твою тупую, что ли? Ведь кроме башки ничего не осталось… Ха…ха…ха… — на доли секунд гитара затихла, ее струны натянутые умелой рукой, негромко заиграли, и услышал Руслан тихие слова песни, словно исполняемые им самим, на стихи С. Есенина, которые когда-то он пел для Танюши:

Внезапно струны на гитаре смолкли, она едва заметно повела корпусом в сторону, а после со всей силы ударила всем своим деревянным телом Руслана по утопающей в лаве башке, прямо по лицу. И тотчас он, будто откупоренная пробка из бутылки шампанского, вылетел из потока лавы и полетел туда, откуда они, с гитарой взявшись за руки, прибежали. Скорость полета была такой огромной, что не прошло и минуты, как он миновав весь обратный путь, пронесся над некогда покрытыми снегами и льдами, а нынче желто-красными потоками лавы, пространством и влетел в ледяную трубу. Быстрота полета тут же снизилась, и Руслан упал плашмя на ледяную поверхность, громко вскрикнув и стукнувшись об твердый, гладкий лед остатками того, что у него не сгорело, да стремительно потонув в бело-голубом дыме.

— Кха…кха! — закашлял Руслан, потому как внизу бело-голубой дым был весьма густой и плотный, да ко всему прочему еще и вязкий. Он словно клей втекал вовнутрь рта, сцепляя меж собой тяжелый язык и нёбо.

Мужчина глубоко вздохнул, а после также глубоко выдохнул, почувствовав внутри себя легкие, и услышав тихо бьющееся сердце. Резко поднявшись, Руслан сел и раздвинув клубящейся чад у поверхности льда, принялся себя рассматривать. Руки, ноги, тело, голова все… все было на месте, и нигде не было ран, ожогов. Поверхность кожи была не тронутой, не пострадавшей от холода или от огня, лишь на верхней губе находился небольшой с ноготок мизинца ожог, легохонько покалывающий.

— Фу…, — довольный тем, что не пострадал, пропыхтел человек и опять закашлял, оно как, клей — дым с каждой секундой становился плотнее и гуще, вязкость его увеличивалась, еще чуть-чуть и кругом него уже не чад, а крутой, молочный кисель.

Руслан стал задыхаться и энергично вскочив на ноги, начал оглядываться, но кроме густого киселя кучно его обступившего со всех сторон, ничего не было видно, и слышно… Ах! Нет! Вот откуда-то, издалека, послышалось тихое ж…ж…ж… «Наверно, — мгновенно промелькнула мысль в его голове, — то жужжат серебристые, малюсенькие частички». И точно, вскоре это ж…ж…ж, раздалось совсем рядом, казалось звук шел издалека, впрочем, в это же самое время, наполнял своим жужжанием весь густой кисель, а маленько погодя звук сконцентрировался позади него. Руслан развернулся, и увидел, что плотность молочного киселя тут же иссякла, но не так, как иссякает дым, улетая в поднебесье, или туман, осаживаясь на землю, а так, как раздвигаются занавеси перед спектаклем, открывая театральные подмостки. И на переднем плане предстала сцена… очень длинная и узкая, в ее глубине на расписной панели виднелся пейзаж, изображающий лес, речку и небольшую, богатую, в два этажа старинную усадьбу. С двух сторон сцену ограничивали плотные темно-серые занавеси, скрывающие кулисы, наверху над сценой на изящном потолке в ряд горели, напоминающие раскрытые розы, небольшие люстры, испускающие желтоватый свет. И на высоких театральных подмостках, отделяющих актеров от зрителей, перед очами Руслана, стали появляться жужжащие кубы.

Однако теперь это были не просто кубы, а плоские доски. И доски эти выросли в размерах, превратившись из малюсеньких в крупные (сантиметров сорок на сорок) да и цвет серебра они сменили на темно-коричневый, такой вроде были сделаны из дерева, каковое потемнело от сырости или времени. Таких плоских дощечек было много, они выходили, вылетали из-за кулис, и начинали в воздухе, не касаясь сцены, кружиться да тихо петь. И пели они ту самую непонятную песню, слова и смысл которой не смог разобрать Руслан в самом начале своего пути. Слегка подавшись вперед, сделав несколько шагов навстречу к сцене, он наткнулся на невидимое препятствие, прозрачное, но очень прочное, не дающее возможности приблизиться к театральным подмосткам ближе. Мужчина протянул руки и ощупал препятствие, оно было гладкое и холодное, чем-то напоминающее стекло, и находилось и справа, и слева, и сверху, и снизу от него. Постучав костяшками по преграде, он ни уловил никакого звука, казалось суставы пальцев касались не твердого стекла, а мягкой ткани. Руслан уперся лбом в это прозрачное препятствие, и, напрягая зрение, вгляделся в дощечки, которые продолжали кружить на сцене. И миг спустя смог разобрать, что те дощечки похожи на раскрытые листья книги. Некоторые из них были расколоты на части, и теперь там, на сцене, кружились лишь куски этих листьев, на некоторых листах были огромные трещины, выемки, а некоторые и вовсе покоробились, надулись. И казалось, что листья этой чудной книги когда-то плохо хранили, ломали и кидали… однако на всех деревянных их поверхностях просматривались какие-то необыкновенные, диковинные письмена и рисунки животных, головы: быков, лис, собак и овец. Дощечки продолжали грациозно кружиться, так, как вальсируют в воздухе, подлетая к земле, белые, мохнатые снежинки, иногда они вставали в какой-то ряд, образовывая книгу. И тогда Руслан видел, что в той чудной, деревянной книге отсутствовало множество листов древней, загадочной рукописи. Чтобы уловить то, что пели листы, мужчина напряг слух, прислушался, а завороженный самой книгой и ее танцем, попытался разобрать хотя бы отдельные слова, уже и не надеясь на то, что удастся понять смысл песни. Однако внезапно листы перестали кружиться в танце-вальсе, остановились все разом, и также одновременно замолчали, а секундой позже, послышался высокий с хрипотцой голос Босоркуна, который кажется спускался откуда-то сверху и наполнял своим эхом ледяную трубу:

— В декабре 1919 года, где-то в пределах современной Белгородской области, в одной из барских усадьб, некто полковник артиллерии Федор Изенбек нашел древнейшую, культурную летопись славян и русичей «Велесову книгу»…. После многолетних мытарств и скитаний в пятидесятые годы прошлого столетия благодаря писателю, поэту Ю.П. Миролюбову и историку А.А. Куренкову в США, в журнале «Жар-птица», впервые эти дощечки, вернее, копии и фотографии с них, были опубликованы и показаны всему миру. Доказывая всем и каждому, как велика была ведическая культура древних славян, которую предали, потеряли и утаили русичи…А теперь слушай… слушай человек… и впитывай то, что несли на себе, в себе твои предки… и пробуждайся… пробуждайся… ибо время!.. время на исходе!