Жан Рэ - Семь Замков Морского Царя [Романы, рассказы]

— Фрау Мариельда, — негромко произнес он, — я пришел с посланием от вашей сестры, что живет в Гейдельберге…

— Я знаю это, как знаю и то, что вы хотите передать мне, герр пастор.

— Серебряные улитки на раке святого Себальда… — растерянно пробормотал священник.

Он думал, что увидит неряху, пожилую дурнушку, увядшую в кухонном пекле, но к нему подошла женщина необычной красоты, хотя и в зрелом возрасте.

— Осенний салат только что был срезан, — сказала она. — Его посеяли в конце сентября, а в середине ноября пересадили в тень монастырской стены. Его срезали, как и полагается, в день начала поста.

— Я не знаю… — начал Транквиллен.

Но женщина продолжала, не слушая его:

— Вы увидите розовую каемку на листочках. Это именно то, что требуется, иначе улитки откажутся от салата. Они получат его из ваших рук, отец Транквиллен… Или доктор Даниель Сорб, если угодно, и тогда… Тогда произойдет то, что должно произойти, и да поможет вам Бог!

Священник вздохнул и медленно кивнул несколько раз.

— Я должен выполнить здесь одно поручение, но…

— Все эти слова не имеют смысла. Я давно ждала вас. И вот, сегодня вы пришли, и завтра исполнится то, что предназначено судьбой. Завтрашняя ночь святого Себальда будет вашей.

Я больше ничего не могу сказать вам. Вы прошли по пути, заранее определенному волей, судить о которой мне не дано. Я могу только повторить: завтрашняя ночь святого Себальда будет вашей.

На следующий день вечером, в тот же час, что и накануне, Карл-Хейнц повторил сказанную накануне фразу:

— С каких это пор ночь святого Себальда оказывается не ужасной?

Он разлил по бокалам красное вино из винограда, созревшего на небольшом, но широко известном винограднике Бараша на Рейне, и судья Пробст отдал ему должное.

— Далеко отсюда на берегах Рейна это достойное вино справедливо называют Drachenblut, то есть «Кровь дракона»…

— В ночь святого Себальда не стоит упоминать адские существа, к которым относятся и драконы, — сказал Карл-Хейнц с укоризной, — даже, если их название присвоено вину высшего качества. Вспомните историю трех пьянчуг, сожранных драконом в ночь святого Себальда за то, что они поносили святое имя в своих песнях.

— Агиографии [24] Жизнеописания святых. не уделяют должного внимания нашему святому Себальду, — задумчиво произнес бывший судья, — хотя в истории его жизни все же нашлось — наряду с чудесами, между нами говоря, несколько сомнительными, — небольшое место для демонов, саламандр, драконов и прочих адских существ.

— Что такое агиография? — поинтересовался Карл-Хейнц, никогда не упускавший возможности стать немного умнее.

— Агиография — это святая наука, занимающаяся изучением жизни праведников. Увы, я не слишком хорошо разбираюсь в ней по сравнению с этим гнусным Ранункелем!

— Надеюсь, эта наука дает знания, способствующие честной выгоде?

— Выгоде, разумеется… Но можно ли назвать честными тех, кто помогает демонам?

Где-то в стороне по улице прошествовала компания детворы, распевавшей песенку:

— Эта песня известна с XIII века, — сказал бывший судья. — Она полна глубокого смысла. Под фонариком в ней подразумевается жизнь или душа человека, и поющий просит святого Себальда не дать дьяволу похитить ее. Я подозреваю, что в песне имеется в виду одна из чудесных способностей святого Себальда, умевшего поднимать со смертного ложа умирающих и даже возвращать с того света умерших.

— Со своей стороны, — произнес Карл-Хейнц, — я могу только повторить, что эта ночь не может не быть ужасной. Но святой Себальд — истинный святой, и он не может оставить истинных христиан без защиты от происков Зла. Вот я и говорю… Боже, что это еще?

У судьи Пробста была привычка лепить из хлебного мякиша человечков и расставлять их на столе рядом с тарелкой. Но сейчас одна из фигурок внезапно принялась кувыркаться, словно акробат, и закончила свои кульбиты в стакане трактирщика, вызвав удивленный возглас у Карла-Хейнца.

— Это один из трюков пастора Ранункеля, — сказал судья. — Вот увидишь, он сейчас появится здесь.

Действительно, дверь с грохотом распахнулась, и в помещение вместе с дождем и мокрым снегом ворвался невероятно тощий человечек.

— Налей мне побыстрей кружечку доброго красного вина, Генрих, — крикнул он. — Нет более действенного лекарства против козней природы, особенно этой ночью.

Вино тут же появилось на столе.

— Прекрасно! — ухмыльнулся Ранункель, осушив стакан. — Не вредно бы и повторить… Ох, что это со мной? Ой-ой-ой…

Вместо того, чтобы взяться за очередной стакан, сразу же наполненный трактирщиком, он закружился на месте, держась за живот и издавая жалобные стоны. Потом бросился к дверям и исчез в темноте.

— Вот и хорошо, нашла коса на камень, — сказал судья Пробст. Его ничуть не удивило случившееся с посетителем, тогда как позеленевший Карл-Хейнц съежился на стуле, дрожа от страха.

Надо уточнить, что только теперь судья Пробст заметил отца Транквиллена, перегнувшегося через перила верхней галереи и уставившегося с мрачным видом на пастора Ранункеля.

При этом, священник почувствовал, как в кармане его пальто нервно шевельнулись листочки розового салата.

Эта ночь была такой же мрачной и дождливой в городке Ла-Рюш-сюр-Оржет, и крыша старинного епископского дворца пожертвовала прожорливому ветру немало черепиц.

Город спал. Ночные сторожа и даже вооруженные алебардами солдаты разбрелись по укромным местам, чтобы малость подремать.

Какие заботы в эти часы владычества мрака могли заставить две тени блуждать по темным коридорам дворца?

Монсеньор Дюкруар не был скрягой или стяжателем, он всегда считал, что небольшие деньги обычно способны избавить от многих забот как его, так и добрых прихожан. Поэтому в салоне с ангелочками у тайника с тонизирующими настойками был дубликат, еще более тщательно замаскированный, более потайной, в котором помещался солидный запас золотых и серебряных монет. О существовании этих сокровищ знали, не считая Бога и монсеньора Дюкруара, только два существа на всем белом свете. Но, к счастью для прелата, они до последнего времени не представляли серьезной опасности. Клермюзо, старинный друг дома, довольствовался тем, что время от времени, обуреваемый невыносимой жаждой, похищал из клада одну-единственную монетку; этот грех он затем искупал благодарственными молитвами.

А второй?.. Если бы он не оказался на одном из тех странных поворотов судьбы, полностью меняющих жизнь, он никогда бы не подумал похитить хотя бы один мараведи [25] Старинная испанская монета. из сокровищницы Дюкруара. Тем не менее, этой ночью он набил карманы стопками золотых монет и наполнил большую сумку звонким серебром, когда свет его фонаря упал на печальное лицо Клермюзо.