Елена Арсеньева - Черная карта судьбы

Александр Александрович пожал плечами:

— Женька все это кощунством не считала. Но однажды я видел, как она плакала, слушая эту песню.

— Плакала?!

— Да. Я спросил почему. Она ответила: «Не знаю!» И я тоже не знал. Я о ней вообще очень многого не знал, к сожалению. Ну ладно, давай дальше послушаем.

Лиза кивнула и снова опустила адаптер на «кости».

Прослушали «кости» несколько раз, «кинули», как могли, рок (причем отец знал в этом деле толк даже больше, чем дочь!), потом Лиза, отдышавшись, принесла из своей комнаты Женькину любимую синюю косынку, обернула ею пластинку и положила на верхнюю полку книжного шкафа.

— Живи здесь, — нежно сказала она пластинке, а может быть, и Женьке, и повернулась к отцу: — А теперь давай посмотрим ту стенгазету.

Отец развернул ватман — и Лиза тихо ахнула. Александр Александрович что-то говорил, весело и ласково называл какие-то имена и фамилии, хвастался успехами своих учеников, но Лиза смотрела только на одну фотографию.

Сергеева она узнала сразу — хотя с того времени, когда он, десятиклассник, снимался рядом со своим другом, прошло немало лет. Они стояли, так сблизив головы, что отрезать одну, чтобы оставить только Сергеева, значило отрезать и ему часть головы. Поэтому он оставил и лицо друга. Вот на это лицо и смотрела, не веря своим глазам, Лиза, потому что это был не кто иной, как Тополев.

Да-да! Тот самый Тополев с его характерными, сильно выступающими скулами и большими серыми глазами! Вот только глаза эти были веселыми, а не бесконечно усталыми, и лицо было круглым, и не изможденным, а светлые волосы коротко подстрижены. Но Лиза не сомневалась, что это был он!

— Папа, а ведь это Тополев! — пробормотала она ошеломленно.

— Не Тополев, а Туполев, — поправил отец. — Помню, Сергеев говорил, что это его одноклассник, который тоже поступал в мед, но не прошел по конкурсу, но этому никто не удивился: Туполевым его называли не потому, что он однофамилец знаменитого авиаконструктора, а просто туповат. На самом же деле его фамилия…

Александр Александрович вдруг осекся и изумленно взглянул на дочь:

— Господи помилуй! Да ведь и правда! Его фамилия Тополев! Это что, тот самый Тополев?! Тот самый сумасшедший?

— Он, возможно, сумасшедший, но знает о нас очень многое. И если в самом деле предупреждал Вадима Петровича и Женьку, знает давно. Правда, эти его странные слова…

— Какие слова?

— Похожи на китайские или японские. Не помню…

— Помочь? — внимательно взглянул на нее отец.

— Ну нет, я сама вспомню, со своим склерозом надо бороться самостоятельно! — отмахнулась Лиза. — Сейчас меня гораздо больше волнует, почему Сергеев отнесся к нему как к чужому. А ведь это его одноклассник! Или ему было стыдно признаться, что знаком с психом? Но это довольно-таки бесчеловечно…

— Сергеева я вполне могу назвать бесчеловечным, — сказал отец. — Так что ничего странного.

— Погоди! Как я сразу внимания-то не обратила?! — вскричала вдруг Лиза. — Как я могла не заметить? Сергеев говорил, что после ухода из института сразу пошел работать в психиатрическую больницу. А потом назвал Тополева двухлетним «шурочкой». То есть тот находился на излечении, когда Сергеев работал в этой «дурке». И, даже несмотря на это, он говорил о Тополеве как о совершенно незнакомом человеке, которого видит в первый раз. Загадочно…

— Загадочно, хотя и не тянет на преступление, — кивнул отец. — Разве что в очередной раз характеризует Сергеева с моральной стороны.

— То есть ты намекаешь, что некоему милицейскому старлею до этого не должно быть дела? — сердито спросила Лиза. — Но лично мне до этого дело есть, особенно учитывая, что Тополев предупреждал об опасности и Вадима Петровича, и Женю. Поэтому я займусь этим не столько как старший лейтенант милиции, сколько как Елизавета Морозова. Но, папа, послушай, мне кажется, ты должен мне сказать, почему ты так рассердился на Сергеева, что даже порвал с ним?

Отец помолчал, потом отвернулся и глухо проговорил:

— Избавь меня от подробностей. Скажу только, что на одной конференции, посвященной психосоматике, он публично рассказал о том, почему заболел один мой старый друг, мой пациент. О том самом пресловутом чувстве вины, которое вызывает психосоматическое заболевание! Случайно узнал об этом, об этой врачебной тайне случайно узнал, и дал мне слово молчать. Однако не промолчал.

Этот же самый запах краски Люсьена почувствовала, едва войдя в просторный вестибюль роскошного, с колоннами на высоком крыльце здания на площади Ленина, в котором размещался медицинский институт. Здесь было пусто — конференция уже началась, Люсьена чуть опоздала нарочно, чтобы не толкаться в гуще растерянной людской энергии, а войти в зал незаметно, именно во время доклада Морозова, и спокойно понаблюдать за человеком, которого ей предстоит уничтожить. По стенам вестибюля были развешаны листки бумаги со стрелочками и надписями «Конференц-зал», «Актовый зал», «Читальный зал», указывающими на те аудитории, в которых проходит конференция. Морозов должен был выступать в актовом зале, однако Люсьена пошла в другую сторону, чуть подергивая ноздрями и принюхиваясь к запаху краски, не в силах противиться той власти, которую вдруг получил над ней этот неприятный запах, и даже не он сам, а тот оттенок гниющей крови, который ощущался в нем все отчетливей, чем дальше шла она по коридорам и чем выше поднималась по боковой лестнице. Она знала по опыту, что мощная психическая атака, несущая задачу разрушительную, обычно вызывает у противника отвратительное чувство, будто рядом с ним разлагается труп или гниет пролитая кровь. Это серьезное предупреждение об опасности — разумеется, если противник обладает способностями к восприятию тончайших нюансов как положительной, так и отрицательной энергии.

Люсьена такими способностями, само собой, обладала, но сейчас не чувствовала опасности, несмотря на запах, а потому безбоязненно шла дальше по коридорам института, все отчетливей понимая, что этот запах возник не как агрессивная психическая атака против нее, а как некий сигнал, что он предназначен только ей, что это некое загадочное, более того, потустороннее средство привлечь ее, именно ее внимание, что, вполне возможно, этого запаха не чувствует даже Морозов, потому что то существо, которое источает запах, таится от Морозова и всех других, а если выдал себя именно сейчас, то сделал это именно ради Люсьены.