Рэмси Кэмпбелл - Рассказы. Часть 1

— В эти выходные таких тут хватало.

— Не таких, как вы. — Я уже готов был искупаться в лучах славы, когда он пояснил: — Они здесь ради научной фантастики, а не фантастики оккультной.

Я и впрямь чувствовал себя на конференции изгоем. Я нашел одного книжного дельца, который приглядывался к фэнтези наряду с научной фантастикой («Сай-Фай Фо Фам»), но и тот едва касался ужасов. Еще годы пройдут, прежде чем Пасхальные конференции увидят первое издательство в моей области, «Хоррид Вариорум», век которого был удручающе краток, даром что ему даже пришлось раз сменить название на «Рарум скарум». Все равно я уже почти утвердился в том, что никогда не спутаю свою писанину с действительностью, и тут Маллесон указал на свою карточку.

— Вам ведь известно, что означает это имя?

Я не был вполне в себе уверен, чтобы указать ему на ошибку в слове.

— Какой-то преступник по-латыни, верно?

— Это уж мертво давным-давно. Я полагал, вы лучше осведомлены. — Он вперил в меня взгляд, словно давая возможность исправиться, и спросил: — Что означает «малефика»?

В те времена меня легко было заставить почувствовать себя школяром, которого спрашивает учитель.

— Ведьма?

— Точно, колдунья. Я знал, что вам известна оккультная история. Это из нее вы взяли название той мерзкой книжки, «Молот ведьм» [14] Mallus Maleficаrum — трактат по демонологии и о надлежащих методах преследования ведьм. Полное латинское название (Malleus Maleficarum, Maleficas, & earum heresim, ut phramea potentissima conterens) переводится как «Молот Ведьм, уничтожающий Ведьм и их ереси, подобно могущественнейшему мечу». Слово «малефика», переведенное как «ведьма», широко распространенный средневековый термин, обозначавший именно зловредную колдунью, вредящую людям по наущению Сатаны. . Как видите, я воскресил это слово.

— Что ж, здорово. — Вот и все, что я смог выдавить из себя в ответ.

— Я знал, что вы так посчитаете. Людям нашего типа нужно держаться вместе.

Слова его поразили меня. Они не предвещали ничего хорошего — особенно в скудно освещенном помещении, поздно вечером, когда вокруг не было ни души.

— И все же, — выговорил я, — если позволите…

— Ждите здесь. — Маллесон встал, придвинув стол ко мне так, что тот почти припер меня к стулу с потертой обивкой. — Мне хочется сделать для вас что-нибудь, — прибавил он. При его приближении задрожали половые доски, и, казалось, то же происходило с его губами, скривившимися во вкрадчивую улыбку.

— Что? — допытывался я и ухватился за край стола, готовый оттолкнуться от него.

— Всего лишь показать вам то, что вы должны бы увидеть. — Маллесон уперся руками в стол, усаживаясь рядом со мной. Стул под ним заскрипел. Он развернулся со стулом так, чтобы сидеть ко мне лицом, и широким жестом воздел обе руки. — Это ваши.

Он показал на две карты, лежавшие рубашкой кверху. Несомненно, опираясь на стол, он сумел незаметно положить на него карты. Они, должно быть, были спрятаны в рукавах его черной водолазки или твидового пиджака, которые оказались еще просторнее, когда он вдруг придвинулся совсем близко.

— Отличный фокус, — признал я. — Вы тот еще фокусник.

— Карты лежали здесь все время, — сказал он и развернул над картами левую ладонь. — Понимаете, за этим скрыто колдовство.

Я решил тогда, что он имеет в виду рубашки карт, но теперь задумался. Наверное, он говорил про весь свет. В тот раз я понятия не имел, изображена ли на рубашках сильфида под деревом. Я перевернул карты, и нет надобности говорить вам, Конрад, что я увидел. Я не понимал, какую пользу они могли бы принести мне при окончательном торге в покере, но сказал:

— Если эти карты мои, то они слегка припоздали.

— Мы больше не играем в ту игру. Мы гадаем на вашу жизнь.

Я счел это расслабляюще назойливым.

— Кто это мы?

— Вы, надеюсь. — С улыбкой победителя или, точнее, с усмешкой триумфатора Маллесон произнес: — Вы могли бы сделать себе имя.

— Чем могут помочь эти карты?

— Они могут указать путь. Они будут частью вас. Как только вам их откроют, они направят вас.

Само собой, ничему этому я не поверил (даже не подумал, что из этого может рассказ получиться), а потому и сказал:

— Вот, значит, что вам хотелось сделать?

— Погадать вам? Уже гадаю. — Подсев ко мне, он перешел на полушепот, и теперь я и вовсе с трудом разбирал его речь. — Хотели бы услышать?

— Если можно.

— О, вы услышите. — Прозвучало это не столько обещающе, сколько угрожающе, во многом еще и потому, что речь его, казалось, стала более слышимой, заползая мне прямо в голову. — Двойка жезлов [15] Названа масть гадальных карт Таро, где «жезлы» соответствуют трефам, а «кубки» червам. , — сказал он, опуская указательный палец левой руки на двойку треф. — Я наделяю вас силой, отвагой и самобытностью.

— Что ж, спасибо, — поблагодарил я с иронией, поскольку воображал, что все это у меня уже есть.

— Шестерка кубков. — Он перенес палец на другую карту, и я видел, как влажный отпечаток исчез с двойки, как рябь с поверхности пруда. — Я забираю наивность и ребячество, — произнес он. — Оставляю ностальгию и влияние прошлого.

За много лет я не узнал, как отличается это от обычного гадания по картам Таро. Разве такое не должно бы у меня в мозгу застрять? Беспокоит мысль, что я смог всё забыть об этом до той ночи в гостинице Бурмаута. Маллесон отнял палец от шестерки, оставив второй потный отпечаток, и я, не удержавшись, спросил:

— Это все?

— Это станет всем, что вам нужно. Это может стать вашей жизнью. — По крайней мере, это выглядело концом сеанса.

— Что ж, спасибо, — я сам поймал себя на повторе на манер отголоска в церкви. Я уже отодвинул стул, и тут Маллесон спросил:

— Вы не желаете узнать цену?

Я почувствовал, что следовало бы ждать чего-то в этом духе.

— Вы выиграли все мои деньги, — попытался я возразить. — Такой цены никак быть не должно.

Когда он поднялся на ноги, то отпрянул, возможно, от отвращения.

— Эта цена не более, чем подтверждение, — выговорил он, и дрожание пола уменьшилось, когда он двинулся к коридору. — Просто помните.

Он, должно быть, повысил голос, потому как тот не уносился вдаль с той же быстротой, с какой уходил Маллесон. У меня было такое ощущение, будто голос его укоренился в моей голове, даже в номере бурмаутской гостиницы я воображал, что слышу его мягкое вкрадчивое шипение: «эта цена…» Я оставил карты на столе и не пошел вслед за Маллесоном, пока не убедился, что уже не смогу догнать его. От страха столкнуться с ним на приеме я укрылся у себя в номере и лег спать. Остаток выходных я старательно высматривал его, но так больше никогда и не видел — во всяком случае, на какой-нибудь Пасхальной конференции.

Имел ли он в виду, что память была подтверждением — ценой? В таком случае я ее уже заплатил и обязан хранить в памяти и дальше. Если же он просил подтверждения в моей работе, то и в этом случае наверняка этого рассказа для расчета хватит. Я уже стремился к самобытности и отваге, и, надеюсь, они придали силы моим писаниям, однако они к тому же основывались на традициях жанра: можно бы сказать, что я испытывал ностальгию по ним. Давным-давно я утратил наивность и, хочется верить, ребячливость тоже. Стоит ли говорить, что все это покрывает какой угодно мой долг ему? Чего еще ему от меня нужно?