Рэмси Кэмпбелл - Рассказы. Часть 1

— М-м-м, — сказала его мать, — вкуснотища! — Хотя ела она меньше и быстрее, чем Робби. — Еще и на завтра останется. — И спросила: — Много сегодня задали?

— Ну, так… Много, если честно.

— Чтобы все было сделано. — Она уже надевала рюкзак. — Не знаю, когда вернусь, — сказала она и покатила велосипед к двери. — Если задержусь, ты знаешь, в котором часу ты должен лечь спать.

Он оставил недоеденную запеканку на столе и вымыл тарелки, прежде чем перейти в гостиную. Как и на телевизоре, на компьютере стояли все родительские блокировки, какие только его мать додумалась установить. Он вышел в Интернет, отыскал очерк о ливерпульских поэтах и, заменяя слова, переписал его в тетрадку для домашней работы по английскому языку. Он переписывал последний параграф, когда зазвонил мобильник.

На нем не стоял рингтон из «Звездных войн» с тех пор, как его мать решила, что это фильм о войне. Робби не дал миру много времени — взял трубку прежде, чем христианскому хору удалось озвучить свои благочестивые напевы.

— Это Дункан Донатс? — сказал он.

— Да, если это Робин Бэнкс.

Отец назвал Робби в честь ливерпульского футболиста, но теперь мать всем рассказывала, что его назвали в честь певца.

— Моя мамка с твоей, — сказал Дункан. — Все мамки вместе собрались.

— Ага. К Мидж в дом набились.

— Как селедки. Как бы из окон не полезло.

На вкус Робби, это было уже слегка чересчур.

— Чего делаешь?

— А ты как думаешь? Домашнее задание доделываю.

— Чего? Ну как всегда. Еще полы там помой.

— Да ладно тебе, — сказал Робби. — Я уже заканчиваю.

— Заканчивай-заканчивай, ботаник, — съязвил Дункан, — только побыстрее, а то я все выкурю.

Робби дописал абзац, поменяв некоторые слова, выключил компьютер и вышел из дома. Лабиринтум-плэйс, маленький район через дорогу, был просто нагромождением одинаковых домов, которые стояли чуть ли не друг на дружке, зато следующая улица — Уотерворкс-стрит — вела к парку. Ветер толкал облака по черному октябрьскому небу, и он же приносил от Сифортского дока густую вонь силосных зернохранилищ. В переулках то и дело хлопали выстрелы и мелькали вспышки — но это была еще не война, а просто ранние, бессмысленные фейерверки; громкий раскатистый грохот у него за спиной оказался не взрывом бомбы — это очередной самосвал выгружал металлический лом на пустыре неподалеку от торгового центра.

Пешеходный переход, который сторожили нервные янтарные светофоры, упирался прямо в ворота парка. По бетонной дорожке, ведущей к заброшенной сцене, ползали тени кустов. На куполе, нависающем над сценой, перепархивали голуби, будто дожидаясь своей очереди посидеть на ржавом флюгере в виде стрелы. Дункана нигде поблизости от сцены видно не было, но Робби определил его местоположение по сильному запаху сканка.

Он сидел на балюстраде наверху широкой лестницы, которая поднималась на невысокую горку рядом с поляной для боулинга. Над ним безносая грязно-белая статуя потрясала обрубком руки — ни дать ни взять жертва маньяка с тесаком. Позади статуи на пустую баскетбольную площадку пялились дома, каждый из которых был раза в два больше дома Робина. Дункан, наверное, видел, как Робин ищет его возле сцены, поскольку с его наблюдательного пункта открывался прекрасный вид во все стороны. Робби взбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Листья под его подошвами хрустели, словно кости младенцев.

— Дайте-ка и нам, — сказал он.

Судя по тому, что Дункан еще не добил толстый косяк, это был уже второй. Как следует затянувшись, он передал его Робби.

— Забористая дурь! — выдавил он, стараясь удержать дым по дольше.

Робби вдохнул сколько смог и задержал дыхание. Немного дыма убежало из ноздрей. Затем он закашлялся, а в это время Дункан сделал еще затяжку.

— Ты прав, — сказал Робби — или это сказал кто-то посторонний его голосом.

— Чего?

— Забористая.

— Чертовски забористая.

— Чертовски. — Робби пришлось с этим согласиться, потому что мир вокруг него начал осыпаться с шорохом и потрескиванием. У реки опять свалили полный грузовик лома, но Робби это едва слышал — в уши будто напихали ваты. Статуя целилась своей культяпкой, похожей на ствол крупнокалиберного пулемета, в черный силуэт дерева, от которого отлетали кусочки и принимались носиться по парку. Прикрепляясь обратно к дереву, они каркали. Робби подумал, что выкурил слишком много и слишком быстро. В попытке восстановить контроль над распоясавшимся содержимым черепа, он сказал:

— Ты знаешь, о чем они говорят?

— Вороны? Они говорят о том, что они черные. Эй, уважуха вам! — крикнул он воронам.

— Нет, не они. — Робби рассмеялся, но это почти не помогло. — Мамы, — сказал он.

— Я их не слышу. А ты слышишь, что ли?

— Нет, конечно, — помотал головой Робби. — Но я знаю, что они осуждают.

Он оговорился — хотел сказать «обсуждают», — но потом подумал, что так оно будет даже точнее.

— И что? — спросил Дункан.

— Самое злобное кино всех времен и народов.

Дункан передал ему дымящуюся «пятку». Когда ее кончик разгорелся светофорным красным огоньком, он сказал:

— Могу спорить, я знаю, что это за кино.

Робби выдохнул дым — на этот раз затяжка была чисто символической — как бы ради того, чтобы спросить:

— И что это за кино?

— Про Чаки. Один из фильмов про него.

Лицо Дункана посветлело. Оно стало пластиково-бледным, по нему пролегли похожие на шрамы линии, красные глаза сдвинулись к носу, а зубы заблестели неестественным, прозрачным белым цветом. Эти ломаные линии были тенями от тонких веток, брошенными на его лицо взрывавшимися в небе фейерверками. Из-за них его лицо было словно собрано из осколков. Робби попробовал стереть их с помощью вопроса:

— Откуда ты узнал?

— Дай-ка нам, не задерживай. — Дункан дососал косяк до самых пальцев, затушил, положил на язык и, откинув голову назад, проглотил. Наконец он сказал: — Оттуда же, откуда я все знаю. От верблюда. Смотришь эти фильмы — превращаешься в куклу-марионетку.

— Да ладно. Фильмы такого не могут делать. Это же просто фильмы.

— Эти могут. Все это здесь и началось.

Робби смутно подумал, что уже знает эту историю, просто не помнит. Он спросил:

— Что началось?

— Двое детей убили третьего, который был младше их. Они брали пример с Чаки. Это произошло недалеко отсюда, еще тогда, когда моя мамка жила с моим настоящим отцом, а меня еще не было. А потом дети постарше замучили девочку — они говорили, что слышали голос Чаки, который приказывал им это сделать. На Стрэнде у одного дядьки был магазин, и там продавались кассеты с Чаки, так кто-то разбил витрину и истыкал дядьку осколками. Чаки такое вытворяет с людьми. Один мальчик в Ливерпуле зарезал хахаля своей мамки и сказал, что это Чаки его заставил. Тут дальше по улице был пакистанский магазин, и его сожгли, потому что там продавались журналы с Чаки.