Филиппа Грегори - Дорогами тьмы [litres]

Фрейзе тотчас понял, кто это – то Существо, привязавшееся к ним в Венеции, удивительный мальчуган, привидевшийся Ишрак, кроха, которую она выпустила в канал, гомункул, преследующий их, ютящийся в конюшне. Бледное создание алхимиков в упор таращилось на Фрейзе. На большом лбу его полыхало фальшивым венецианским золотом имя, выжженное на коже, словно тавро, словно гравировка на мраморной плите, – ЭМЕТ.

У Фрейзе по спине побежали мурашки. Робкая, неуверенная улыбка медленно поползла по широкому лицу Существа – доверчивая улыбка ребенка, встретившего своего героя. Оно приподняло лопатообразную руку в несмелом приветственном жесте и помахало Фрейзе.

Танцоры тем временем скрылись за поворотом. Фрейзе выскочил на опустевшую дорогу, развел руки в стороны, показывая, что не вооружен и не замышляет ничего дурного, и сказал медленно и внятно, уставившись прямо в добрые телячьи глаза неведомого создания:

– Я не желаю тебе зла. Но не надо ходить за мной по пятам. Там, – он махнул рукой в сторону леса, откуда раздавались звуки плясовой, – люди, одержимые дьяволом. Не стоит тебе с ними связываться. Ступай своей дорогой. Уходи. И да хранит тебя Бог.

Поняло ли Существо, что сказал Фрейзе, или нет – неизвестно, оно просто скрылось в лесной чаще. Фрейзе пожалел, что был груб с ним, прогнал его, как бродячую собаку.

– Всего тебе наилучшего! – прокричал он вслед качнувшимся кустам. – Иди, куда хочешь. А мне надо за Изольдой. Я обязан спасти ее. Я поклялся служить ей, я ее верный рыцарь. И больше мне ни до кого и ни до чего нет дела.

– Брат Пьетро! – отчаянно завопил Лука. – На помощь!

Торопливые шаги монаха застучали по ступенькам, а Лука склонился над Ишрак.

– Помоги мне! Взгляни на нее! Что нам делать?

Брат Пьетро застыл на пороге, оглядывая комнату.

– Господи, помилуй, она мертва?

– Не знаю! – остервенело метался Лука. – Она холодна. Холодна, как лед. Но что с ней? Она не ранена. С чего вдруг ей взять и – умереть? Одной? Мгновенно?

Он рухнул на колени и нежно, как ребенка, прижал девушку к своей груди. Голова ее безвольно поникла, руки упали, стукнули об пол, но Ишрак не пошевелилась, не издала ни звука.

– Ишрак! – Лука потрепал ее по щеке. – Ишрак, просыпайся!

– Она дышит? – спросил брат Пьетро и перекрестился. – Бедняжка. Бедняжка.

Лука приник ухом к ее лицу, но дыхания не уловил.

– Нет! Что делать? Господи, помоги! Что же нам делать? Она холодна, как лед.

– Возможно, ей уже ничем не помочь, остается только молиться о ее душе. Конечно, она душа заблудшая, неверная. Бедняжка. Положи ее на постель.

– Она холодна, как лед.

– Брат, такова воля Всевышнего.

– Нет. Нет! Этого не может быть.

Они подняли легкую, как перышко, Ишрак и положили ее на спину на кровать. Холодная и неподвижная лежала она, как если бы смерть застала ее во сне, в день зимнего солнцестояния.

– А это что? – Лука заметил сережки. – Никогда прежде их не видел.

– Послушай, бьется ли у нее сердце.

Лука приложил ухо к ее груди. Сквозь шелковую тунику Ишрак сочился холод. Упругие холмики грудей не вздымались размеренно, юное сильное сердце не билось.

– Не слышу. Я ничего не слышу.

Брат Пьетро мягко притронулся к ее шее.

– Есть, – шепнул он. – Я чувствую. Чувствую пульс. Она жива. Пока что. Пульс слабый, дрожит, как у птички. Она между жизнью и смертью.

Лука взглянул на него:

– Мы ведь вылечим ее?

– Нужен лекарь, если таковой, конечно, имеется в этом городе. Или повивальная бабка. Возможно, у нее женское недомогание, а в этом мало кто смыслит.

– Но Ишрак полна сил и здоровья. Она ни разу не болела. Ты сам видел, как она бросилась в холодную воду с крыши дома, пролетев два этажа, видел, как она стреляла из лука. Упасть в обморок ни с того ни с сего – это на нее не похоже. Здесь, несомненно, замешаны танцоры! Она пыталась защитить от них Изольду.

– Возможно, она теперь тоже одержима, – промолвил брат Пьетро. – И душою ее завладел дьявол, как завладел он ногами Изольды. Пойду схожу за лордом Варгартеном. Он наверняка знает какого-нибудь врачевателя.

– Я отнесу Ишрак в ее спальню, – сказал Лука. – Брат Пьетро, не медли. Заклинаю тебя, отыщи врачевателя или цирюльника-брадобрея, да кого угодно. Она холодна, как лед!

Танцоры, ведомые бодрым позвякиванием колокольчиков и настойчивым перестуком тамбурина-бубна, заменившего барабан, шли вперед и вперед, вдоль канав и рытвин, на вершину холма, в лес, все дальше и дальше от города. Скрипач без устали наяривал веселые, радостные песни, и Изольда от души приплясывала в своих красных башмачках – поворот, шаг в сторону, – словно разучивала танцевальные па для праздника встречи весны с подружками в замке в Лукретили, а не кружила в толпе жалких оборванных бродяг, скачущих на последнем дыхании по пыльной дороге.

Солнце – весело полыхающий жаром желто-белый диск – стояло в самом зените, но обливающийся потом мрачный скрипач и взмахивающий бубном барабанщик не сбавляли темп и уверенно шагали лесными тропинками, петляющими в тени деревьев. Изольда плыла, как во сне, не соображая, кто она, где она, повинуясь неумолчным звукам жизнерадостной музыки и вдохновляющему бою тамбурина. Ничто не могло остановить ее, она себе больше не принадлежала. Она была зачарованной, невменяемой, безумной; пот катил с нее градом, грудь тяжело вздымалась, ноги болели, но ничего этого она не чувствовала.

Но вот звякнули в последний раз колокольчики, и музыка стихла. Впервые за время бешеной пляски Изольда подняла глаза и с изумлением увидела, что ее окружает лес и ручей. Она встала на колени, зачерпнула воды, жадно отпила, побрызгала на разгоряченное лицо и шею. Даже теперь она не понимала, где она и что тут делает. Она медленно повернулась, вглядываясь в изможденные лица растрепанных попрошаек, никого не узнавая, да и не желая узнать. Пустое лицо ее ничего не выражало, под лазоревыми глазами залегли черные тени усталости. Медленно она села на землю и вытянула ноги – распухшие, грязные, пыльные – поближе к ручью. Лишь башмачки, алые, как кровь, сияли чистотой и опрятностью. Изольда потянула за ленты, чтобы снять их и поболтать в воде босыми ногами, но лодыжки так распухли и запотели, ленты заплелись в такие тугие узлы, что Изольде не удалось их развязать. Однако она ни капли не расстроилась, лишь пожала плечами и опустила ноги в красных башмачках в ледяную воду. Кожа на башмачках стянулась и сжала ее ноги еще сильнее, но Изольда ничего не заметила.

– Отдыхай, – велел ей скрипач.

Окинув его бессмысленным взором, она заковыляла прочь от ручья и послушно прикорнула, свернувшись калачиком и подложив под голову руки, на голой земле, словно никогда не возлежала на мягких пуховых перинах в великолепных покоях.