Генри Каттнер - Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 2 [компиляция]

Я вспомнил, что один знаток звукотехники рассказывал мне, как он попытался записать на пленку выступление Эрики и скрытые звуки, но странный шум из-за кулис никогда не записывался.

Эрика допила мартини со льдом, который уже превратился в воду, и продолжила:

— Я расскажу тебе то, что раньше никому не рассказывала. После того, как папа умер, я нашла коробку с письмами от его отца, Эриха Цанна, адресованного моей бабушке. Они были написаны в Париже, в основном в 1924 и 1925 годах. Я могу немного читать по-немецки, так как дома мы часто говорили на нём.

Письма повествуют о событиях, когда старик играл на своей скрипке в полном одиночестве ночью на чердаке, где он жил. Он, кажется, намекает на то, что рядом с ним что-то было, и только звук скрипки отгонял это от Цанна.

Есть одно письмо, в котором он рассказывает, что испытывает чувство вины за то, что «совал свой нос в вещи, которые лучше оставить в покое». На немецком языке это не звучит так вульгарно. И в одном фрагменте, который я перевела со словарём, Цанн говорит о том, как он в полночь выглянул из окна и увидел «тёмных сатиров и вакханок, что исполняли безумный танец и кружились в бездне облаков, в тумане и среди молний».

Сумасшедший, ха? Он, должно быть, был действительно в нервном расстройстве. Но я нашла другое письмо в коробке — отчет Парижской полиции, говорящий, что Эрих Цанн исчез, и его не удалось найти. Это, должно быть, был ответ бабушке в Штутгарт на её запрос о пропавшем Цанне.

Пит Муцио подобно дьяволу материализовался в облаке дыма позади Эрики:

— Перерыв закончен, Эрика? Время для последнего выступления.

Его волчья улыбка казалась насмешкой, хотя я не думаю, что он слышал наш разговор.

Пока я сидел в ожидании музыки, мне пришло в голову, что между старым Эрихом Цанном и его внучкой есть что-то общее. Он, возможно, был сумасшедшим, и Эрика такая же странная. Да и круг её общения — такие же сумасшедшие. Но в то же время я видел, как эти очевидные параллели могли бы довести того, кто и так был нервным и встревоженным, до полного безумия.

Я пытался придумать, как помочь Эрике сбежать из «Багрового Сгустка». Может ей как-нибудь взять отпуск, а затем продлить его? Но здесь была дилемма: именно в этом клубе группа стала успешной, а Пит Муцио (да будут прокляты его острые клыки) состряпал контракт таким хитрым образом, что в нём нет лазеек. По каким-то причинам Томми, лидер группы, отказался сокращать композиции или говорить, почему не делает этого. И при этом он отклонил предложения, которые, возможно, привели бы группу к настоящей известности.

Томми с его прической Иисуса и полуслепыми, направленными внутрь себя глазами, казалось, был постоянно обкуренным, и если он был слишком далёк от того, чтобы позаботиться о себе, как можно было ожидать, что он будет волноваться об Эрике?

С течением времени дела не становились лучше. Эрика всё время выглядела худой и напряжённой. Выступления группы, стоящей позади нее, становились всё более безумными, а Эрика вопила и выдавала вокальные пассажи громче уродливого невыразительного рёва, который, казалось, появлялся на сцене из ниоткуда.

Уже не ощущалось новшества в музыке, и хотя это всё ещё был прибыльный бизнес, на концерты приходили только старые поклонники и наркоманы. Вечер символической борьбы Эрики на сцене казался им эквивалентом эмоционального катарсиса. Репортеры и бойскауты из звукозаписывающей компании «A&R» более не интересовались «Электрическим Комодом», а искали другие странные группы, которые были более сговорчивы в эксплуатации своего творчества.

Однако в тот заключительный вечер, клуб был забит зрителями, потому что это была пятница (не тринадцатое, но тем не менее, Черная пятница). Я приплёлся в клуб довольно поздно, и бросил взгляд на Эрику как раз перед последним выступлением того вечера. Протиснувшись через толпу и приблизившись к ней, я был потрясён видом её опустошенного лица, рассеянным взглядом фиолетовых глаз и сморщенным ртом.

На мгновенье я решил, что её личность кардинально изменилась, но она, казалось, узнала меня, и пока органист завершал настройку своего политонального калипсо, я взял Эрику за руку и отвёл в сторону.

— Эрика, ты выглядишь больной, — выпалил я обеспокоено, забыв о вежливости. — Отпросись и давай выберемся отсюда. Ты, должно быть, заработала уже достаточно, чтобы выкупить свой контракт с Томми или Питом, или с ними обоими. Ты не должна делать этого; это постепенно убивает тебя. Я помогу. Ты знаешь, что нравишься мне, — добавил я. Это был единственный случай проявления моих чувств к ней.

Её лицо дёрнулось благодарной улыбкой — единственный ответ на мои чувства, который она когда-либо дала, но её голос был хриплым карканьем из-за выпитого джина. — Боюсь, что я не больна. Он становится всё громче и громче, и я не могу перекричать его. Он следует за мной и каждый раз всё ближе. Я думаю, что знаю, чего он хочет, и я боюсь! — с грустью сказала Эрика.

— Так уйдём же! — воскликнул я.

— После выступления, возможно, — ответила она. — Мой голос пропадает, это не ложь, но я должна сделать всё правильно, получить справку от доктора. Таким образом не будет проблем, не так, как прошлый раз…

Органист настроил регуляторы инструмента, чтобы он выдавал звуки диссонанса, в то время как стробы вспыхнули со скоростью пулемёта, превратив мир в сменяющие друг друга фотографии. Эрика оторвалась от меня и медленными рывками пошла к сцене, это выглядело как пародия на ирреальную последовательность немого фильма.

Занавес поднялся, на сцене была группа «Электрический Комод». Огни цветомузыки по всему залу взорвались безумным узором, подобно ночной бомбардировке во время Второй мировой войны. Удушающий вопль ужаса, разрывающий мозг и истощающий нервы, вмешался в звучание «Комода», и я знал, что выступление будет необычным даже для этой группы.

Эрика была как бы не здесь, она быстро напевала слова, скользящие по острым аккордам, которые напоминали заимствования у Кентона и Стравинского из сороковых годов. Почти немедленно глубокий рёв, больше похожий на инфразвук, появился откуда-то извне. Он стал громче, чем я слышал его прежде — бездушный, голодный, неумолимый.

Хиппи в страшном парике, с блестящими от наркоты глазами стоял возле меня и кричал что-то неразборчивое. Я наклонился я к нему и уловил несколько обрывочных фраз: «Чернота… чернота безграничного пространства!.. Невообразимое пространство, полное движения и музыки… ничего подобного нет на Земле…»

Эрика изо всех сил пыталась держаться на гребне звуковой волны. Быстрее и быстрее, выше и выше поднимался её голос, но импульс шума пронесся мимо Эрики, завился в вихри над её головой, сложившиеся в застывшие звуковые волны по обе стороны от неё. Огни светомузыки приобрели тусклые, мертвенно-бледные цвета, как будто оказались под водой, — зелёные, алые, пурпурные, фиолетовые.