Генри Каттнер - Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 2 [компиляция]

Я знал, что никто не мог выдержать такое напряжение. Я двинулся назад к бару, где Пит Муцио с его кинжалоподобной улыбкой прятался в тёмном углу. Схватив его за плечо, я приблизил к нему своё лицо и закричал среди грохота: «Отключи тот шум! Тот раздутый динамик или то, что вы спрятали за ним — у вас где-то должна быть панель управления усилителем. Отключите его! Это убьет её!»

Пит не улыбался теперь; он вспотел и был напуган, и впервые в его жизни он вопил, чтобы быть услышанным:

— Нет никакой пленки, никаких динамиков. Клянусь богом, я не знаю, что это! Я думал сначала, что группа издает этот шум, а они думали, что это делал я. Тогда новый парень попросил меня заниматься только своим делом, если я хотел удержать кого-либо…

Я оттолкнул Пита и побежал к сцене. Звуковое насилие повысилось до оглушительного вопля; музыканты «Комода» в испуге побросали свои инструменты. Даже светящийся экран погас, остался лишь один фонарик, чей луч метался по Эрике, отражаясь от металлических блёсток её платья и от её огромных испуганных глаз.

Она старалась держаться на ногах, вытянув руки, наклонив голову назад. Чуждый звук ревел вокруг неё, образуя видимый ореол. Эрика глубоко вдохнула, скривила губы и попыталась выжать в последний раз искажённую ноту своей истерической сольной партии.

Ничего.

Ни звука, не писка, ни даже стона не выдавилось из растянутого квадрата её рта. Её голос, который был единственной её защитой от неизвестного преследователя, наконец, сломался.

Торжествующий, всезаполняющий рёв, казалось, атаковал Эрику. Она качнулась назад, споткнулась о брошенную Томми гитару, после чего упала на большой усилитель, который питал все электрические инструменты и громкоговорители.

Из усилителя брызнули искры, я видел, что Эрика пыталась ухватиться за один из странных новых инструментов, которые стояли на сцене как зловещий хор роботов.

Немедленно все смертоносное напряжение из усилителя перескочило на металлические блестки её платья. Горение и запах озона пробились через сильный запах марихуаны.

Занавес превратился в пламя, когда участники группы сбежали — за исключением Томми, который так и не смог сдвинуться с места. Зрители толкались в замешательстве, пытаясь найти выход из клуба. Дешевые ленты и психоделические художественные декорации из гофрированной бумаги и марли направили огонь в каждый угол «Багрового Сгустка», осветив ночной кошмар, когда все предохранители перегорели.

Я был около выхода, и хотя знал, что у Эрики не было ни шанса, я попытался пробиться к сцене, преодолевая напор бежавших мне навстречу людей. Это действие было бессмысленно и бесполезно — импульс толпы тащил меня к спасению, к которому я не стремился и которым не дорожил.

Пожар не был таким зрелищным, как бывает в переполненных развлекательных заведениях. Помимо Эрики и Томми, тела которых ужасно обгорели, только Пит Муцио умер той ночью. Его не могли найти до следующего дня, но он сидел на корточках позади бара около входа. На нём не было внешних повреждений, и предполагалось, что у Пита случился сердечный приступ. Ещё говорят, что его лицо сохраняло обычную беззубую гримасу, которую все считали улыбкой.

Больше из ошеломленных хиппи во время панического бегства от пожара никто не пострадал, что является доказательством поговорки — Бог заботится о дураках и детях. Интерьер «Багрового Сгустка» был полностью уничтожен, но пожарные не испытывали затруднений в борьбе с огнем. Позже, тем не менее, было решено, что каркас здания слишком ненадёжен, и клуб снесли.

Я рад, что его не стало, хотя я никогда не смогу забыть то, что там произошло, и людей, с которыми это случилось. Меньше всего я забуду — хотя мне кажется, что со временем я буду желать это забыть — молчание Эрики Цанн.

Duane W. Rimel «Music of the stars». Перевод впервые на русском языке. Рассказ относится к межавторскому циклу «Мифы Ктулху. Свободные продолжения». Д. Римел известен тем, что написал в соавторстве с Г. Ф. Лавкрафтом рассказы «Дерево на холме» и «Волшебство Эфлара». «Музыка звёзд» — неплохой рассказ, но очень уж заметно подражание Лавкрафту (Тварь на пороге, Из потустороннего мира, Крысы в стенах, Музыка Эриха Цанна).

Источник текста:

Антология «Tales of the Lovecraft Mythos», 1992 г.

Меня называют убийцей, потому что я хладнокровно убил своего лучшего друга. Однако попытаюсь доказать, что поступив так, я совершил акт милосердия — устранил нечто, что никогда не должно было прорываться в наш трёхмерный мир, и спас своего друга от ужаса, что хуже смерти.

Люди будут читать это и смеяться, они назовут меня сумасшедшим, потому что многое из того, что случилось, не может быть выражено словами и доказано в суде. В самом деле, я часто задаюсь вопросом: созерцал ли я истину? Я, тот кто видел ужасный конец. Есть много такого в нашем мире и в других мирах, что наши пять органов чувств не воспринимают, а то, что лежит за их пределами, можно найти только в буйном воображении и в сновидениях.

Я лишь надеюсь, что убил своего друга вовремя. Если я могу поверить в то, что вижу в своих снах, — я проиграл. И если я выжидал слишком долго, прежде чем выпустить ту последнюю пулю, то мне останется лишь приветствовать судьбу, что угрожает пожрать меня.

Мы были друзьями с Фрэнком Болдвином в течение долгих одиннадцати лет. Это была дружба, которая усилилась с течением времени, так как мы оба живо интересовались необычной музыкой и литературой. Мы родились и выросли в одной и той же деревне, и как часто отмечал один очень образованный автор и наш корреспондент из Провиденса, это было очень неординарным явлением — сразу два человека с такими странными увлечениями в деревне, где население составляет меньше шести сотен жителей. Это было удачно, да; но теперь я бы желал, чтобы мы никогда так глубоко не исследовали сферы ужасного и неизвестного.

Беспокойство началось 13 апреля 1940 года. В тот день я навестил своего друга, и во время разговора на разные темы он намекнул, что обнаружил на пианино несколько сочетаний нот, которые потревожили его. Это произошло вечером, и мы были одни в огромном, двухэтажном доме, который стоит там и поныне под гигантским клёном, заплесневелый и пустой, как костлявое напоминание об ужасе, который мы выпустили на свободу в одной из комнат.

Болдвин был очень способным пианистом, и я восхищался его талантом, который затмевал мои скромные возможности в игре на музыкальных инструментах. Дикая, странная музыка, которую он любил, часто навевала на меня приступы меланхолии, причины которой я не мог понять. Поистине жаль, что ни одна из его оригинальных нотных записей не сохранилась, поскольку многие из них были классикой ужаса, а другие — столь фантастическими, что я сомневаюсь, можно ли их вообще назвать музыкой.