Генри Каттнер - Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 2 [компиляция]

— Впервые я столкнулся с этой идеей здесь, — сказал он, листая пожелтевшие страницы, — но только когда часть фантастической истории осела в моём уме, я всерьёз задумался над этим. Послушай:

— Библия говорит: «В начале Бог сотворил небо и землю». Из чего Он сотворил их? Очевидно, всё было сотворено из мысли, воображения, силы и воли, как тебе угодно. Но Библия далее гласит: «И так сотворил Бог человека по Своему образу». Не значит ли это, что человек обладает всеми качествами Всемогущего, только в меньшем масштабе? Конечно, тогда, если ум Бога в своём могуществе мог создать всю вселенную, то разум человека, сотворённый по образу Бога, и будучи Его аналогом на Земле, может делать тоже самое, но в бесконечно малой степени, создавать вещи по собственной воле.

Например, древних богов на заре мира. Кто может утверждать, что они не существовали в реальности, будучи созданы человеком? И если боги созданы, можем ли мы быть уверены в том, что они не превратятся в нечто, что будет тревожить и разрушать, выйдя из-под всякого контроля своих создателей? Если это правда, то единственный способ уничтожить таких богов — перестать в них верить. Таким образом древние боги умерли, когда вера людей повернулась к Христианству.

Фред помолчал немного, наблюдая как я стою на месте, размышляя. — Странно, откуда такие мысли могут приходить в голову людям, — сказал я. — Откуда нам знать, какие вещи реальны, а какие вымышлены? Я имею в виду, что расовые фантазии являются общими для всех нас. Думаю, я понял, что ты имел в виду, спрашивая: реальна ли луна.

— Но представь себе, — ответил мой приятель, — группу людей, культ, в котором все думают одинаково, поклоняются одной и той же воображаемой фигуре. Если они так глубоко и фанатично верят, может случиться что угодно. Физическое проявление, чуждое всем нам, неверующим…

Наш с Фредом спор продолжался в том же духе. И когда мы наконец-то уснули, луна, которая пробудила в нас такие мысли, висела почти в зените, посылая холодные лучи на мир твёрдой физической реальности.

На следующее утро мы оба проснулись рано — Фред вернулся к своей будничной работе в качестве банковского служащего, а я с опозданием усадил себя возле печатной машинки. Благодаря тому, что вчера вечером меня отвлекли от работы, я смог теперь почти без труда дописать надоевшую сцену, закончить рукопись, пересмотреть текст и после обеда отправил его почтой.

Когда вернулся мой друг, он говорил спокойно о нашей вчерашней беседе и даже признал, что рассматривает свою теорию как немного относящуюся к метафизике.

Однако, когда Фред предложил съездить на охоту, он уже не был таким спокойным. Фред был романтиком, а его работа в банке была тяжёлой и нудной, так что любой побег от неё был для него редким счастьем. Я тоже был свободен от работы и мой ум был чист, и я был вдвойне рад такой перспективе.

— Мне хотелось бы подстрелить несколько белок, — сказал я. — И я знаю хорошее место. Ты можешь поехать завтра?

— Да, завтра. Мой отпуск как раз начинается с завтрашнего дня, — ответил Фред. — Но я очень долго мечтал вернуться туда, где много раз бывал раньше. Это не очень далеко — всего лишь в ста милях отсюда, и… — он посмотрел на меня с сожалением, что расстроил мои планы, — в Таинственном Лесу гораздо больше белок, чем ты где-либо видел.

Итак, мы договорились.

Таинственный Лес — это аномалия. Имея три или четыре мили в ширину и около восьми миль в длину, этот лес занимает всю своеобразную долину, которая как бы раскалывает строгую топографию плато Озарк. Через долину не протекает ни одного ручья, нет ничего, чтобы соответствовать определению нормальной долины; она просто существует благодаря чистому физическому присутствию, оставляя все вопросы без ответа. Мрачные, покрытые деревьями горы окружают долину со всех сторон, как бы стремясь ввиду своей собственной прочности компенсировать это пятно мягкости и безмятежности. У этого места есть своя особенность: хотя горы здесь все обитаемы — не густо, конечно, а по необходимости — эта лесная долина, имея все признаки прекрасного плодородия, никогда не знала плуга; а высокий, гладкий лес из душистых дубов никогда не знал топора лесоруба.

Мне тоже был знаком Таинственный Лес; все считали его раем для охотников, и дважды, задолго до этого, я охотился там. Но это было так давно, что я почти забыл это место, и теперь был действительно благодарен, что мне снова напомнили о нём. Ибо, если в мире и есть такое место, где белки растут быстрее, чем их отстреливают, то это — Таинственный Лес.

Было уже около полудня, когда мы, наконец, одолели последнюю горную тропинку, и остановились на небольшой поляне. Крошечная лачуга с крышей из вагонки стояла, как украшение, рядом с дорогой, а за ней согбенная фигура в выцветшем комбинезоне рубила иссохшие стебли хлопка.

— Это, должно быть, старый Зик, — сообщил мой спутник; его глаза сияли даже от этого напоминания о детстве. — Привет! — крикнул он, ступая по земле.

Старый горец выпрямился и сморщил лицо, пытаясь распознать гостя. Он стоял так некоторое время, пока мой друг выспрашивал об охоте; затем глаза старика снова стали тусклыми. Он молча покачал головой.

— Теперь не охотятся, парни. Всё мертво. Таинственный Лес мёртв.

— Мёртв! — воскликнул я. — Не может быть! Почему он мёртв?

В тот момент я понял, что разговариваю невежливо. У горца нет никакой информации, чтобы сообщить её человеку, который много хочет знать, тем более чужаку, который выражает недоверие.

Старик вернулся к своей работе. — Сейчас не охотятся, — повторил он и яростно ударил стебель хлопка.

Старик так явно отмахнулся от нас, что мы не могли оставаться с ним дольше. — Старый Зик слишком долго жил один, — сказал Фред, когда мы отошли. — Все горцы рано или поздно становятся такими.

Но я видел, что путешествие Фреда было уже наполовину испорчено, и даже подумал, что он сердится на меня за то, что я так неудачно испортил его встречу со стариком. Тем не менее, он ничего не сказал, только отметил, что Таинственный Лес расположен в следующей долине.

Мы продолжали идти. Дорога некоторое время тянулась вдоль плоской вершины. А затем, когда мы начали спускаться по грубой тропинке, Таинственный Лес открылся перед нашим взором, одетый так, каким я никогда раньше его не видел. Яркие красные, жёлтые и коричневые цвета смешались вместе в брызгах красоты, словно массивные деревья одели осеннее платье. Почти миниатюрным казался он нам с вершины, на которой мы стояли. Лес мерцал, как горное озеро в сухой жаре ранней осени. Но почему, когда мы молча смотрели на лес, смутная мысль о нечистоте заставила содрогнуться всё мое тело? Был ли я чувствителен к зловещим словам старого горца? Или моё сердце подсказало мне то, что не мог мой разум — что ещё не наступил сезон, когда исчезают все следы зелени, и их заменяют цвета смерти? Или это было что-то другое? — нечто, не апеллирующее ни к чувствам, ни к интеллекту, но все жё посылающее слишком важное сообщение, чтобы его игнорировать?