Вадим Дмитриев - Чёрные лебеди

— Да уж… Победитель забирает всё, — философски изрёк Дрюдор. — Скоро придёт и наш черёд.

— Вряд ли. Эти здесь надолго. Помнишь Гуса? Старик любил повторять: иногда единственный путь к победе — перейти на сторону победителей.

— Тот Гус, кого повесили за дезертирство?

— Нам такое не грозит.

Они замолчали. Каждый думал о своём.

— Теперь куда подашься? — спросил сержант. — Слышал, столица второй месяц в осаде.

— Как говорят старики: вольная птица всегда летит на Север, — Праворукий кивнул в окно. — Вот и я подамся в Гелейские горы. Подальше от всего.

— Хочешь как птица? Ты всё делал по-своему. И всё же сдаётся мне, сейчас ты не такой, каким был в том годе. Сильно изменился. Вон глаза… раньше горели как-то бесшабашнее, что ли. Ты ли это, Уги?

— Изменился, говоришь? Возможно. На то были причины. И да, впредь зови меня Праворуким. Мечник Уги утонул в Сухом море.

Вытянув шею, Дрюдор прислушался, подслушивает ли кто у дверей. Женщина суетилась на кухне, стуча посудой.

— Послушай… гм… Праворукий. Давай и я пойду с тобой, — выдохнул шёпотом. — Городская жизнь подкосила вконец. Душно и тяжко. Без вина не могу день до вечера протянуть. Думал, к сорока годам остепенюсь и заживу мирной жизнью, но… дом, женщина, хозяйство — не моё это. Всё здесь чужое, да и от жизни под крышей давно отвык. К тому же… вино кончилось, а что способно удержать меня кроме выпивки? Дело петуха не отсиживаться в курятнике, а кукарекать, не надеясь, взойдёт сегодня солнце, аль нет. Жизнь — дорога, а мы странники. Моя судьба — издохнуть на её обочине.

— А что будет с ней? — Праворукий кивнул, указывая в сторону двери.

— Буду молить Небесный Мир, чтобы осталась жива.

Мрачная колонна, зловеще звеня кандалами, тянулась полумёртвой змеей. Её голова тонула в рассветном тумане, хвост неспешно выползал из-за леса. Пустив коня шагом, кутаясь от утренней свежести в расшитый золотом отакийский плащ, Мышиный Глаз вглядывался в измученные лица переселенцев — женщин и детей. Никудышные работники, к тому же их нечем кормить. Из мужчин одни старики. Молодые убиты, кто остался — жалкое зрелище. Часть перемрёт по дороге, выживших ждёт собачья жизнь. Не таким советнику виделся приход нового правителя.

Тогда на корабле он просил дать шанс разорённой и измученной междоусобицей стране, неплохо изученной им за два года войны, позволить принять королеву не как завоевательницу, как спасительницу.

— Волка не волнует мнение овец, — услышал отказ. — Мне ни к чему узы с самозванцем, претендующим на моё.

— Люди устали от войны. Брак лишь предлог позволить им полюбить вас. Так вы по праву обретёте титул великой объединительницы Сухоморья и полюбите этот народ. — Советник тщательно подбирал слова убеждения, в глубине души понимая, что все попытки тщетны.

— Неужели вы любите людей больше, чем любит их Бог? — спросила она.

— Если бы было так. Но я знаю, ваше величество, любовь часто помогает в политике.

Отакийка была непреклонна:

— Народ — трава, власть — ветер. За что мне любить геранийцев? Они с готовностью забыли о моём существовании. Смолчали, когда самодур Хор убил моего отца, разорил мой дом, решил поживиться на моей земле. Неудивительно, что этот гнусный народец присягнул самозванцу. Не нуждаюсь в рабской любви. Ненадёжная вещь. Достаточно молчаливой покорности и смирения, к которому они привыкли.

— И всё же я надеюсь, что…

— Если это желание Инквизитора… Мой первый муж подарил мне отакийский трон, второй поможет взойти на геранийский. У Монтия есть сутки беспрекословно подчиниться. Но если получу отказ, обещаю — Герания захлебнётся в кровавой реке. Так и передай.

Тогда советнику пришли на ум слова из «Трактата о Вечном»:

Пророчества Эсикора сбывались всегда, но стоило ли напоминать об этом королеве?

Ход невесёлых мыслей нарушила хлёсткая брань. У обочины в дорожной грязи солдат ногами бил лежачего. Видимо, он не впервой проделывал это — умелые удары приходились точно в живот. Прикрываясь, поджав под себя ноги, избиваемый с каждым ударом подскакивал, но не издавал ни единого звука. Устав от однообразия, солдат презрительно скривился, сплюнул сквозь нечёсаную бороду, угодив плевком на грязный сапог и, коротко прицелившись, запустил его носок в голову жертвы.

Удар не достиг цели. Лежащий отнял руки от живота, перехватил занесённую ногу, и, цепко ухватив за голень, дёрнул на себя. От неожиданности солдат потерял равновесие и рухнул в лужу, словно снег с еловой ветки.

— Ах, ты… — тут же вскочил, но противник уже стоял на коленях. Он резко подсёк опорную ногу южанина, и тот снова плюхнулся в дорожную колею, разбрызгивая изрытую колёсами вязкую жижу.

Двое, вероятно сослуживцы отакийца, принялись мутузить непокорного без разбору, куда доставали руки и ноги, пока тот не перестал подавать признаков жизни. Выдохшись, отступили на полшага, тяжело дыша, потирая сбитые кулаки и вытирая вспотевшие лбы.

Мышиный Глаз остановил коня. Склонился, упёрся локтем в высокую переднюю луку и, водрузив подбородок на ладонь, облачённую в новенькую бархатную перчатку, с интересом ждал, чем закончится представление.

Один из солдат поднял очнувшегося пленника, второй готовил верёвку, выбирая сук понадёжнее.

— Молись своему Змеиному! Или кто там у тебя в святых? Морской Дьявол? — рычал бородатый, стряхивая куски грязи с походного плаща. Сплошь заросшее волосатое лицо источало ненависть, а из кончика носа злобно торчали чёрные жёсткие волосинки: — Молись перед смертью. Что молчишь? Ты безгрешный иль немой?

Грязной волосатой ладонью солдат стиснул пленнику скулы и оттянул подбородок, пытаясь раскрыть рот шире.

— Ты посмотри! — удивлённо выкрикнул, повернувшись к товарищам. — Без языка!

Те на миг замерли, затем как ни в чём не бывало, продолжили ладить виселицу.

— Видать, доболтался, — обронил один.

— Повесим, и не пикнет, — ухмыльнулся второй.

— Эй, любезнейшие! — Солдаты обернулись на голос. — Не хотели бы вы более разумно использовать эту свою собственность?

Сидя в дорогом отакийском седле, к ним обращался всадник с синей перевязью королевского советника. На его ладони призывно красовался туго набитый кошелёк.

— Будет хороший день, — предположил Мышиный Глаз. — Благодаря тебе какому-нибудь голубоглазому двадцатипятилетнему парню крупно повезёт. Останется с языком. И мне рук марать не придётся. Хотя, если вдуматься, язык — бесполезное мясо. Поверь, если вся та история о пропавшем бастарде Конкора на самом деле неправда, её непременно стоило бы выдумать. Уж больно она к месту. Даже не знаю, кто вправе претендовать на корону больше — безъязыкий Себарьян, рождённый шлюхой, но в ком уж точно течет кровь Тихвальда, или малолетний Бруст, чья мать без сомнения королева из рода Конкоров, но кто его отец? Людей не обманешь. Вряд ли полоумный Тайлис в последний год своей недолгой убогой жизни был способен обрюхатить Хозяйку Смерти. Люди скорее примут на троне немого бастарда от выброшенного в окно короля, чем его злобную дочь-потаскуху, а тем паче её нагулянного отпрыска. Ей стоило бы действовать хитрее — пойти на компромисс со своей родиной, заручиться поддержкой плебеев, влюбить в себя этих невежественных геранийцев. Но она, опьянённая обидой, выбрала путь огня и меча. Что ж, как и раньше Инквизитор ошибся в выборе — наместники и простолюдины молча покорятся этой женщине и её выкормышу, но предадут при первой же возможности.