Вадим Дмитриев - Чёрные лебеди

Тяжёлая дверь легонько скрипнула и поддалась. Выставив перед собой фонарь, немой посветил вглубь темницы. Кто-то укутанный в широкий плащ лежал в углу на деревянных нарах. Силуэт более походил на семнадцатилетнего Хорварда, чем на шестилетнего Тука, но… Себарьян присмотрелся. Выбившийся из-под одеяла длинный густой локон отсвечивал в тусклом фонарном сиянии ярко-рыжим отливом, и то были не волосы старшего сына Хора, жгучего брюнета, как и его отец. Что-то подсказывало немому, перед ним женщина.

Альфонсо Коган по прозвищу «Мышиный Глаз» не боялся темноты. Во мраке нет опасности — как броня, как щит подаренный небом, мрак ограждает от враждебных глаз, от оценочных суждений, от завистливых притязаний. Наоборот, более всего королевский советник ненавидел яркий свет, рассеивающий защитный кокон тьмы, обезоруживающий, оголяющий душу, вселяющий беспомощность и страх. Две вещи одинаково сильно раздражали его: солнечный свет и память об отце. Альфонсо Коган по прозвищу «Мышиный Глаз» ненавидел яркий свет, но в делах любил предельную ясность.

— И так, — повторял он в который раз, — помнится, я вас предупреждал.

— Ну, уж как вышло, так вышло, — в который раз раздражённо отмахнулся Монтий. — Негоже богатейшему наместнику Герании, практически королю потакать отакийской суке…

— Ладно, что случилось, того не изменить. Можно проиграть битву, но выиграть войну, чего я вам искренне желаю. Посему, дорогой Монтий, впредь доверяйте моему чутью.

— И что вы чувствуете сейчас?

— Необходимость подчиниться.

— Лечь под церковь? Что ж за дела, подчиниться! Если не суке, то южанам-монахам…

— Генералы пойдут за вами, в этом положитесь на меня. Но церковь… — советник неуверенно покачал головой, — Святой Иеорим — крепкий орешек.

— Не пойму, неужели у генералов не найдётся мечей, чтобы справиться с безоружным стариком?

— Не так уж он безоружен. Его меч — вера — посильнее тысячи клинков.

— Что за вера такая? Наши богословы беднее крыс, что в пустых подвалах молельных хибар, да пугливее голубей на соломенных крышах. Золото и оружие — вот настоящая сила.

— В этом южане согласны с вами, но к золоту и оружию присоединили ещё и веру.

— И?

— И мечи их стали в тысячу раз крепче, а золото в тысячу раз ценнее.

Монтий задумчиво молчал. Его худые унизанные перстнями пальцы нервно теребили отворот мехового плаща. Войдя в харчевню, он так и не рискнул его снять. Отхлебнув из засаленной кружки немного эля, скривился и тихо выругался:

— Что за помои?

— Простите, пока не могу организовать приём в королевском дворце.

— Ладно, — раздражённо бросил наместник, — что предлагаешь?

— Принять религию южан, объявить истинной веру в Единого, предав огню старых Змеиных Богов.

— Мне плевать и на тех и на других. Я и Единого-то не встречал, да и Змеиного знаю лишь одного — над геранийским троном в столице, и то деревянного. Моя б воля, обоих в огонь.

Было заметно, что пьяный солдатский гомон не на шутку раздражает наместника. Плотнее натянув капюшон, он покосился вглубь полутёмной харчевни.

— Умеешь ты выбирать места для важных встреч, — процедил недобро.

— Здесь безопасно, — произнёс полукровка, подливая эль в кружку наместника, — будьте ближе к народу, хорошая черта.

Он всматривался в тёмное окно. К вечеру похолодало и воздух в харчевне разогретый жаром каминного огня и хмельным солдатским дыханием, затянул матовым налётом видавший виды и без того тусклый от копоти, натянутый на деревянную оконную раму бычий пузырь. Блики доспехов танцующих со шлюхами воинов, бесновались на масляной поверхности деревянного стола, отражались в тарелках с соблазнительно ароматным говяжьим рагу и полукровка удовлетворённо отметил — вместе с миром в столицу пришла сытость. Что может быть лучше набитого брюха, тела разомлевшего от обжорства и послеобеденной отрыжки? Но Альфонсо знал, Зверь уже явил из темноты пещеры свою тысячезубую пасть, и блики от сияния его жёлто-коралловых глаз уже скачут по лоснящимся лицам не ведающих, сливаясь с мерцанием каминного огня.

Две искры на миг застыли в оконном мраке, и полукровку обдал холодный пот — два зрачка, как две иглы пригвоздили его к спинке дубового стула. Зверю надоело выжидать. Альфонсо закрыл глаза. Вероятно, сказывалась усталость.

Монтий поднёс к губам полную ложку горячего рагу, подул остужая:

— Передай монаху, я согласен. С сукой покончено, и с остальными разберусь… Что нужно сделать?

— Выступить перед горожанами с речью. Текст я напишу.

— Да, вот ещё что… — Монтий мрачно покосился через плечо. — Доходят слухи о девчонке, спустившейся с небес… вроде как Избранная…

— …ещё и о Жнеце из древних писаний, взглядом разящем семерых кряду, — язвительно улыбаясь, не дал договорить советник. Зачерпнул ложкой ароматное варево и произнёс уверенным тоном: — Не обращайте внимания на болтовню селян, друг мой. Думайте о скором восхождении на престол.

Альфонсо Коган по прозвищу «Мышиный Глаз» не боялся мрачных россказней чёрных чтецов и болотных гадалок. Он боялся очевидной глупости, с которой в эти сказки, подобно Монтию, верили недалёкие умом людишки.

Себарьян бросил обмякшее тело на дно лодки, и голова женщины глухо ударилась о доски. Ничего, к утру очнётся. Процедура проста — легонько придушить горло, крепко сжать ноздри и рот и подождать пока кровь перестанет поступать к голове. Хотя сразу придушить не удалось, рыжая бестия яростно извивалась раненой гадюкой, но немой не впервой брал «языка» и удар под дых, сбивший с пленницы спесь, оказался вполне уместным.

Он тихо грёб вдоль городской стены, стараясь держаться как можно дальше поля зрения караульных. Реку он пересечёт у дальней башни — там самое узкое место и деревья скрывают обозрение. Женщина тихо стонала в забытьи. Мокрые от тумана и оттого ставшие тёмно-каштановыми пряди, словно плющом, облепили её бледное лицо. Не она была его целью, но уходить с пустыми руками арбалетчик не привык. Кто она, и зачем южане держали её под замком? Может наложница сбежавшего короля? Тогда к чему такая охрана из двух недоумков? Себарьян мотнул головой. Не важно, если она пленница отакийцев, значит, послужит приманкой для Хора, а это главное.

Он поднял голову и посмотрел на бойницы на стене. Развесистые ветки старых верб ограничивали обзор. Он неслышно развернул лодку в сторону противоположного берега и налёг на вёсла. Скорее бы пересечь реку.

Вдруг над головой просвистела горящая стрела, и с шипением исчезла в тёмной воде.

— Смотри! — послышалось на стене.

То тут, то там над бойницами вспыхивали огни, и на лодку посыпались огненные стрелы. Одна из них упала рядом с пленницей, и край плаща загорелся, словно сухой хворост. Женщина открыла глаза, дёрнула связанными руками и ногой толкнула немого в живот. От неожиданности Себарьян выпустил из рук вёсла и повалился на спину. Попытался встать, но очередная стрела вонзилась в руку, пригвоздив ладонь к борту рядом с уключиной.