С. К Ренсом - Маленькая голубая вещица [litres]

Я повернулась, чтобы посмотреть на его лицо, и увидела на нем выражение счастья. Мне никогда не надоест вид этого лица, особенно теперь, когда я могу целовать впадинку на его подбородке. Он был таким осязаемым, таким великолепным, и он любил меня. Мне хотелось остаться с ним здесь навсегда, но я знала – это невозможно. Я взглянула на часы и тяжело вздохнула – пора возвращаться домой. Я снова посмотрела на его лицо и увидела на нем такие же любовь, страстное желание и тоску, которые испытывала сама.

– Давай думать, – сказала я мягко, выпрямляясь. – Мне уже скоро надо будет идти, и нам нужно выработать план.

Мы стояли, обнявшись, глядя на озаренный солнцем Лондон, на сверкающие окна, на мягкий блеск реки, уходящей вдаль. Вокруг простирался город, живущий бурлящий жизнью, со своим неумолчным шумом, со своими бесконечными делами, не обращая ни малейшего внимания на нас двоих, стоящих наверху. На одной из ближайших крыш я заметила фигуру с альбомом для рисования в руках. Судя по тому, куда было обращено лицо художника, он, по всей вероятности, рисовал собор. Интересно, подумала я, будут ли изображены на его наброске две фигуры или же только одна?

Глядя на город, я почувствовала, как нежные губы снова целуют мою макушку, и блаженно прислонилась к груди Кэллума. Сейчас рядом со мной был парень, которого я могла и видеть, и касаться, и слышать, и обонять. Я принялась рассматривать и ощупывать его руку, которую крепко держала в своей, руку с длинными пальцами и гладкой твердой ладонью. Я поднесла ее к своим губам и нежно поцеловала.

– Как же нам теперь быть? – прошептала я. – Что мы можем предпринять?

– Понятия не имею, – прошептал он мне на ухо, – но, думаю, пытаясь, мы сможем получить немало удовольствия.

Я снова опустила глаза и увидела его запястье рядом с моим, наши одинаковые амулеты теперь находились бок о бок, их похожие друг на друга как две капли воды голубые камни сияли на солнце. Огонь в их глубинах горел еще ярче, как будто вместе они обладали большей силой, чем каждый из них поодиночке. Я знала, что никогда не сниму свой браслет и улыбнулась этой заманчивой мысли. Потом развернулась в кольце рук Кэллума, чтобы поцеловать его опять.

В палате было тихо. Медсестры заранее приготовили пациенток к предстоящему обходу. В больнице появился новый врач-консультант, известный своей дотошностью, поэтому весь персонал, от старшего до последней из медсестер, горел желанием произвести на него впечатление своим доскональным знанием состояния пациенток.

Это была общая больничная палата, в которой находились самые разные пациентки с самыми разными заболеваниями. В любое время дня здесь можно было услышать беседы по меньшей мере на десяти языках, ведущиеся между больными и их посетителями, принесшими кому открытку, кому букет цветов, кому еду, уложенную в красивые пакеты или пластиковые контейнеры. Только пациентку на двенадцатой койке никто не навещал и не приносил ей подарков. Она лежала молча, уставившись в потолок в то время, как вокруг нее стоял неумолчный гул разговоров. Ее глаза были пусты.

Ранее социальный работник уже пытался заставить ее заговорить, но не сумел добиться абсолютно никакой ответной реакции. В конце концов он вздохнул, написал что-то в медицинской карте, прикрепленной к изножью койки, и вернулся на сестринский пост.

– Я не могу вытащить из нее никакой информации. И не представляю, кому можно о ней сообщить. Она не подходит ни под одно описание женщин, пропавших без вести. А этот ее ожог? Кто с ней такое сделал? Никто бы не сотворил с собой ничего подобного сам.

– Что ж, по крайней мере, молчание лучше, чем крики, – ответила молоденькая медсестра. – Только их мне не хватало, когда вот-вот должен начаться обход.

Ее речь прервал звуковой сигнал пейджера социального работника. Он быстро пробежал глазами поступившее сообщение и скорчил гримасу.

– Дай мне знать, если возникнут проблемы, ладно, Пенни? Мне надо идти в отделение экстренной помощи.

– Не вопрос. Попозже я отнесу больной чашку чая и несколько иллюстрированных журналов на тот случай, если ей нравится читать.

Полупрозрачные занавески на окне ординаторской заколыхались, когда в нагретое солнцем помещение влетел летний ветерок. Пенни, сидевшая за столом в углу, подняла глаза на открывающуюся дверь. В комнату торопливо вошел чем-то встревоженный молодой врач, посмотрел на часы и чуть слышно выругался.

– Вы что-то потеряли, доктор Лак? Я могу вам помочь? – Она вскочила со своего стула, радуясь возможности оказать мужчине услугу.

– Спасибо, Пенни. Я только что где-то посеял свою записную книжку, а палатный обход должен начаться с минуты на минуту. Срочно нужна информация по больной с амнезией на двенадцатой койке. У вас есть хоть какие-то записи? На вчерашнем обходе меня не было, и мне совсем не хотелось бы, чтобы кто-то увидел, как я получаю данные от сестры перед визитом консультанта. – Молодой медик рассеянно запустил пальцы в волосы, взъерошив их.

Пенни улыбнулась.

– Разумеется, доктор Лак. Вы хотели бы узнать всю предысторию? – Она старалась говорить максимально деловито. Мужчина кивнул, держа наготове ручку.

Пенни пробежала глазами свои записи.

– Три дня назад ее выловили из Темзы возле моста Блэкфрайерз, она была без сознания. У нее только одно видимое повреждение – круговой ожог на запястье. Все показатели жизненно важных функций в норме. Хотя ее и выловили из реки, воды в легких было на удивление мало. Я хочу сказать, что физическое состояние вполне нормально…

Ей сделали анализ на токсины, но ничего не нашли. У нее нет никаких особых примет, если не считать ожога, и при ней не было найдено ни документов, ни каких-либо вещей.

Вчера она пришла в сознание, и некоторое время нам казалось, что придется перевести ее в психиатрическое отделение. Она не переставая кричала и ругалась, пока мы совсем уже было не приготовились вколоть ей успокоительное. Но тут она вдруг успокоилась сама, но когда мы попытались с ней поговорить, это ничего не дало. Ее воспоминания носят весьма фрагментарный характер. Вчера она целый день кричала, что должна была умереть, и обрушивалась с бранью на какого-то Кэллума, который, по ее словам, виноват во всем, но даже успокоившись, не смогла – или же не захотела – дать нам хотя бы какую-то информацию относительно того, кто она такая. Начиная со второй половины дня она просто лежит, уставившись в потолок.

Доктор Лак поднял глаза от своих рукописных заметок.

– Ее смотрел психиатр?

– Мы запросили консультацию, но пока никто не приходил.

– Великолепно. Только этого мне не хватало – пациентки с амнезией и склонностью к суициду. – Он откинулся на спинку стула и вытянул перед собой длинные ноги.