Брайан Ламли - Мифы Ктулху. Хаггопиана и другие рассказы [litres]

Постепенно все становилось ясно. Мои родители и я не были уроженцами Англии, и они привезли меня сюда младенцем с нашей родины, находившейся совсем рядом, и вместе с тем, как ни парадоксально, очень далеко. В письме объяснялось, что всех детей нашей расы привезли сюда в младенчестве, ибо атмосфера нашей родины неблагоприятна для здоровья несформировавшегося организма. Отличие в моем случае заключалось лишь в том, что моя мать не смогла со мной расстаться, и это было ужасно! Хотя все дети нашей расы вынуждены были расти вдали от своей родины, взрослые лишь изредка могли покидать свой родной климат, что было связано с их физической внешностью в течение большей части их жизни – ибо ни физически, ни духовно они не походили на обычных людей.

Это означало, что детей приходилось оставлять на порогах, у входа в приюты, в церквях и других местах, где их найдут и будут о них заботиться, ибо в юном возрасте разница между моей расой и людьми практически незаметна. Читая, я вспомнил сказки, которые когда-то любил, об упырях, феях и прочих созданиях, которые оставляли своих детенышей на воспитание людям и похищали человеческих детей, чтобы вырастить из них себе подобных.

Значит, такова была моя судьба, и мне тоже предстояло стать упырем? Я продолжал читать. Я узнал, что люди моей расы могут покидать нашу родную страну дважды в жизни, – один раз в детстве, когда, как я уже говорил, их приносят и оставляют здесь, пока им не исполнится примерно двадцать один год, и один раз позднее, когда перемены в их облике дают им возможность существовать во внешнем мире. Мои родители как раз достигли этой стадии, когда родился я. Из-за привязанности матери ко мне они отказались от своего долга перед нашей страной и сами привезли меня в Англию, где остались вместе со мной, проигнорировав Закон. Отец привез с собой некие сокровища, которые обеспечивали ему и матери легкую жизнь, пока не придет время, когда они вынуждены будут меня покинуть, время Второго превращения, когда остаться означало бы дать знать человечеству о нашем существовании.

Время это в конце концов наступило, и они тайно вернулись назад на родину, взорвав наш лондонский дом, чтобы власти и я (хотя у матери наверняка разрывалось сердце) сочли их погибшими во время немецкого налета.

Но разве они могли поступить иначе? Они не осмелились даже рискнуть рассказать мне, кто я на самом деле, ибо кто мог знать, какой эффект подобное открытие произведет на меня, у которого едва начали проявляться отличия? Им оставалось лишь надеяться, что я сам открою эту тайну или, по крайней мере, большую ее часть, что я и сделал! Но для полной уверенности отец оставил мне это письмо.

В письме также говорилось о том, что лишь немногие из «найденышей» находят путь назад на родину. Некоторые погибают при несчастных случаях, другие сходят с ума. При этих словах я вспомнил, что читал где-то про двух обитателей санатория для душевнобольных в Оукдине возле Глазго, столь безумных и столь неестественно выглядящих, что их даже не позволяют никому видеть, и даже медсестры не в состоянии слишком долго оставаться рядом с ними. Другие же становятся отшельниками в диких недоступных местах, и, что хуже всего, судьба многих еще более чудовищна – я содрогнулся, читая примеры подобных судеб. Но все же были немногие счастливчики, кому удалось вернуться – и, хотя некоторых приводили назад взрослые во время второго посещения, другие возвращались сами, следуя инстинкту или по чистому везению. Но сколь бы ужасным ни выглядело подобное существование, в письме объяснялась его логика. Моя родина не могла поддерживать жизнь слишком многих мне подобных, и потому риск безумия, вызванного необъяснимыми физическими изменениями, несчастные случаи и иные роковые судьбы, о которых я упоминал, играли роль системы отбора, в которой лишь самые приспособленные как в духовном, так и в физическом смысле возвращались туда, где родились.

Но сейчас я только что закончил перечитывать письмо во второй раз – и уже ощущаю, как немеют мои руки и ноги… Письмо моего отца едва успело дойти вовремя. Меня давно уже беспокоили мои растущие отличия. Перепонки на моих руках доходят почти до первых фаланг пальцев, а кожа стала фантастически толстой, грубой и чешуйчатой. Короткий хвост, выступающий из основания позвоночника, выглядит уже не столько странным придатком, сколько дополнительной конечностью, которая, как я теперь знаю, вполне естественна в нашем мире! Отсутствие волос тоже перестало меня смущать после того, как я узнал свое предназначение. Да, я не такой, как люди, но разве так и не должно быть? Ибо я не человек…

Как же повезло, что мне тогда попалась газета в Каире! Если бы я не увидел ту фотографию или не прочитал бы статью, возможно, я не вернулся бы столь скоро на свои торфяники, и теперь я содрогаюсь при одной только мысли о том, что могло бы со мной случиться. Что бы я стал делать после того, как со мной бы произошло Первое превращение? Сбежал бы куда-нибудь подальше, закутавшись с ног до головы, чтобы вести там жизнь отшельника? Вероятно, я вернулся бы в Иб или Безымянный город, обитая в одиночестве в руинах, пока моя внешность вновь не позволит мне существовать среди людей. А что потом – после Второго превращения?

Возможно, я бы сошел с ума от столь необъяснимых изменений в моей душе и теле. Кто знает – может, в Оукдине появился бы еще один пациент? С другой стороны, судьба моя могла оказаться еще хуже, ибо меня могли увлечь в подводные глубины, где я стал бы одним из последователей культа Дагона или Великого Ктулху, как и другие до меня.

Но нет! К счастью, благодаря знаниям, полученным во время путешествий, и помощи, содержавшейся в письме отца, я избавлен от всех тех ужасов, которые пережили другие мои соплеменники. Я вернусь в город-побратим Иба, в Лх-йиб, на свою родину под йоркширскими торфяниками, туда, откуда вынесло зеленую статуэтку, приведшую меня обратно на эти берега, статуэтку, которая является точной копией той, что я поднял из озера в Сарнате. Я вернусь, и мне станут поклоняться те, далекие предки которых погибли в Ибе на копьях людей Сарната, те, кто столь удачно описаны на Кирпичных цилиндрах Кадаферона, те, чье безмолвное пение доносится из бездны. Я вернусь в Лх-йиб!

Ибо даже сейчас я слышу голос моей матери, которая зовет меня, как она обычно делала, когда я в детстве бродил по тем самым торфяным болотам: «Боб! Малыш Бо! Где ты?»

Она называла меня Бо, и лишь смеялась, когда я спрашивал ее, почему. Но почему бы и нет? Разве Бо – неподходящее имя? Роберт – Боб – Бо? Что в том странного? Каким же дураком я тогда был! Я никогда не задумывался о том, что мои родители не совсем такие, как остальные люди, даже в самом конце… Разве не моим предкам поклонялись в сером каменном Ибе до прихода людей, в первобытные времена эволюции Земли? Мне следовало бы догадаться о том, кто я, когда я впервые поднял с илистого дна ту статуэтку – ибо черты ее точно такие же, какими станут мои после Первого превращения, а на ее основании выгравировано древними буквами Иба, буквами, которые я могу прочесть, ибо они часть моего родного языка, предшественника всех остальных языков – мое собственное имя!