Дарья Бобылёва - Вьюрки [litres]

Установив железного дровосека возле калитки, Виталий Петрович вздохнул и потянулся, ощущая во всем теле сладость от завершения труда. И вдруг заметил за забором яркую шапочку недавно раскрывшихся цветов. Это были флоксы. На тянущихся из цветоложа трубочках покоились плоские лопасти лепестков того неприятного оттенка, который любят молодящиеся старухи. Цвет фуксии, вспомнил Виталий Петрович и покачал головой – зря так назвали, кто эту фуксию видел. Лучше «цвет флокса»: флоксы – вот они, почти у каждой дачи, поздние цветы, стародевьи, первый укол осени в сердце. Значит, летний тенистый рай Виталия Петровича пошел потихоньку на убыль, и пусть он может просидеть на даче до первых заморозков, даже всю зиму – и ведь сидел пару раз, таскал на санках дрова из сарая, стряхивал снег с пионеров, застывших неприступными Каями. Все равно таял летний кусок дачного счастья, вожделенный и ускользающий еще со времен школы, института, работы, придуманных для того, чтобы отнимать время и вызывать спустя годы ничем не оправданную ностальгию…

Все это промелькнуло в голове Виталия Петровича за одно мгновение, не успев толком оформиться и зацепиться. Он открыл калитку, выдернул осенний флокс, кинул в канавку и пошел, насвистывая, к дому.

Потом во Вьюрках начались какие-то движения – дачники бродили группками мимо забора, шумели, заходила председательша, требовала, чтобы Виталий Петрович обязательно пришел на общее собрание, говорила какие-то глупости. Виталий Петрович спросил, не отключают ли уже воду на зиму, председательша всплеснула руками, начала объяснять, что не в этом дело, неужели вы не знаете, неужели не заметили… Он понял, что воду не отключают, да и действительно рано было. И на собрание не пошел. Потом дачники еще побродили по улице, погалдели, кто-то полез зачем-то через забор в лес, потом все вроде стихло.

Странные изменения Виталий Петрович заметил позднее, когда вьюрковцы уже начали обживаться в своей новой и местами необъяснимой реальности. А пока он радовался – лето словно замерло, покачиваясь вместе с нетускнеющими листьями, в своей наивысшей точке, и флоксы больше не зацветали, и тянулось его спокойное счастье.

Началось все неожиданно. Виталий Петрович вышел утром из дачи и задумался, что бы такого предпринять – собрать малину, отправиться на поиски нового материала для скульптур, а то давно не ходил, или же просто заварить чаю и полистать альбом с репродукциями. И тут он почувствовал, что на него смотрят. Виталий Петрович вообще остро чувствовал чужие взгляды, всегда так было, и оставшаяся далеко в прошлом супруга по молодости будила его веселья ради «телепатически» – долгим взглядом в лицо или даже в затылок.

Виталий Петрович огляделся. Вмятинами зрачков в белых глазах на него смотрели из-под ореховых ветвей вечные пионеры. Странно, что почувствовалось вдруг так резко и сильно, давно пора было привыкнуть к их требовательным взглядам. Возможно, просто тень так упала или, наоборот, солнечный луч озарил пионерские глаза, и они как-то по-особенному взглянули на Виталия Петровича из своего счастливого детства.

Ночью Виталий Петрович, идя по нужде в зеленый домик, остановился от того же чувства – кто-то смотрел на него. И от этого взгляда первобытные мурашки покатились по спине и рукам, вздыбилась несуществующая шерсть, и Виталий Петрович, сам того не заметив, настороженно сгорбился по-звериному. Не то чтобы из темноты на него глядели злобно или кровожадно, просто было в этом взгляде что-то постороннее, чужое. Это были вовсе не гипсовые пионеры, ставшие уже родными до последней выщерблинки.

Виталий Петрович боязливой трусцой добрался до зеленого домика, распахнул дверь, включил свет внутри. На траву шлепнулась лягушка, закачались ветки ближайшего куста. А дальше была непроглядная тьма, из которой что-то смотрело на уязвимого, озаренного светом сортирного фонаря Виталия Петровича.

Он влетел внутрь, захлопнул дверь и вдруг почувствовал, какое холодное и влажное у него тело, прямо как мокрая глина. Сердце прыгало в горле, трясло грудную клетку. Давление надо померить, испуганно подумал Виталий Петрович.

Утром, вспомнив уже скругленные сном и совсем не такие тревожные ночные события, Виталий Петрович отправился на поиски. Что-то, несомненно, присутствовало на участке и, несомненно, пристально на него смотрело. Оставалось выяснить, что это.

Проверив на всякий случай всех пионеров и убедившись, что от их взглядов он ничего, кроме легкой и светлой грусти, не ощущает, Виталий Петрович принялся планомерно обшаривать каждый уголок и закуток. Проверил дачу. Залез на чердак. И сверху, через слуховое окошко, увидел, что в его девственном малиннике змеится неизвестно откуда взявшаяся дорожка.

Там, продравшись через упрямые гибкие ветки, исцарапанный Виталий Петрович и нашел его. Скрючившегося на гладком чурбане невероятного урода, слепленного из серой, перемешанной с травой и песком глины. Бесшеий, с непропорциональным телом и обломками речных раковин вместо ушей, урод был похож на необыкновенно, пугающе безобразную обезьяну. Лицо у него было деревянное, грубо выдолбленное и налепленное поверх глины. В глубокий распяленный рот напихали белых камешков, которые, видимо, изображали зубы. И еще у урода были глаза – такие жуткие и внимательные, что Виталий Петрович даже не сразу понял, из чего они. Это оказались мотыльки-ночницы, прибитые к дереву. И этими бурыми мохнатыми глазами урод на Виталия Петровича неотрывно таращился. Даже зрачки были – из шляпок крохотных гвоздей, пронзивших пушистые тельца мотыльков.

Ошарашенный Виталий Петрович сел прямо на подернутую мхом землю. Кто мог такое сделать? Пробраться на участок, поставить старательно вылепленного из грязной глины урода, поиздеваться вот так над его скромной, лишь для себя устроенной дачной выставкой? Ведь раньше вот ходили смотреть через забор, посмеивались – он слышал, – но чувствовалось, что относятся в целом по-доброму, даже рады, что такой ценитель красоты живет по соседству. Что же стряслось во Вьюрках, думал Виталий Петрович, раз теперь вздумали так поглумиться, нарушили все границы, все приличия, приволокли и воткнули посреди крохотного царства гармонии издевательского урода? И ведь специально, специально лепили, старались, готовились…

И впервые за много дней Виталий Петрович покинул свой участок. Он шел по улице Рябиновой и настойчиво спрашивал у попадавшихся навстречу немногочисленных дачников, не знают ли они, кто и зачем притащил к нему новую скульптуру, такую, понимаете, обезьяну с мотыльковыми глазами, – может, подростки балуются? Дачники смотрели на Виталия Петровича с удивлением. Потом попалась сердобольная старушка, выслушала его внимательно, покивала и развела руками: