Ксения Хан - Хозяин теней [litres]

Как бы ей самой остаться при своем уме после встреч с Теодором…

– Присаживайтесь, – кивает ей Бен. – Я принесу вам чай. Черный? Зеленый? «Эрл Грей»? – Теодор издает смешок, на что молодой человек лишь сердито цокает, но не оборачивается. – Не обращайте на него внимания, он ничего в этом не смыслит. Но кофе, вынужден признать, варит прекрасный. Приготовить вам кофе?

– Нет, что вы! – отвечает Клеменс резче, чем положено, и Бен сконфуженно умолкает. К сожалению, он не видит одеревеневшего лица Теодора и не может знать, что всю дорогу до антикварной лавки Клеменс думала только об одном: мистер Атлас убьет ее только за то, что она явилась и стоит перед ним, настолько наглая, что не соизволила сбежать от взгляда его злых глаз в другое графство.

– Принеси ей чай, если уж так хочется поухаживать, ловелас, – фыркает Теодор и кивает на самое далекое от себя кресло. – А вы садитесь, мисс .

По лицу Клеменс заметно, что по пути к креслу она лихорадочно о чем-то размышляет. Когда она и Теодор остаются наедине, ему невольно кажется, что она вот-вот сделает книксен. Теодор окидывает ее мрачным и недружелюбным – даже высокомерным – взглядом.

Она присаживается и только тогда позволяет себе осмотреться. В лавке «Паттерсон и Хьюз» она, должно быть, впервые. Все кажется ей в диковинку, как и многим другим гостям. Теодор следит за ее скованной фигурой, пока Клеменс внимательно изучает каждую мелочь в его магазине.

Пространство зала рассекает тусклый луч полуденного солнца. Он задевает острые углы столиков и полок, стеклянную закрытую витрину с белолицыми статуэтками из китайского фарфора, отражается от нескольких зеркал в витых рамах – деревянных и кованых, с позолотой и без, – и скользит вдоль светлых стен с вертикальным зеленым узором. Единственная в городе антикварная лавка представляет собой нагромождение эпох в горизонтальном срезе: у входа стоят торшеры, напольные вазы и два кофейных столика прошлого столетия, но дальше, в глубине, скрываются вещи более раннего времени: комод, стол, печатные машинки, подсвечники, лампы, вазочки и фужеры, статуэтки божеств, фигурки животных, часы всевозможных размеров, саквояж, пара перчаток и трость, рукописные книги на низкой полке, пожелтевшие украшения для штор, снова зеркала… Предметов мебели в лавке не так уж много – пара стульев из коллекции – дцать-какого-то-века, столик на низких выгнутых ножках и комод из крашеного – если верить этикетке – клена с обшарпанными углами.

Из трех кресел, представленных в зале, в одном и, похоже, не самом удобном, сидит Клеменс. Теодор Атлас смотрит на нее и силится разглядеть в чертах ее лица что-то знакомое, и сам себе противоречит, боясь все-таки это заметить.

– Итак, с чего мы начнем? – прерывает она молчание самым бесцеремонным образом. – Мистер Атлас? Вы так и будете во мне дыру прожигать?

Он не двигается. Рассматривает ее лицо, разделенное солнечным бликом на две неравные части, выискивает в ней сходство с давно умершей женщиной. И натыкается на недоумение.

– Сэр?

– Вы знаете своих предков, мисс Карлайл? – неожиданно спрашивает Теодор, и она удивляется так сильно, что теряет дар речи.

Теодор кажется сгорбленной фигурой из камня, покрытого тонким слоем фаянса, сквозь трещины в котором виднеется неприглядный гранит. Пока он притворяется, что не замечает ее любопытства, Клеменс разглядывает его острые скулы.

– Моего отца вы и так знаете, – говорит она, сжимая грубо обработанный край своей кожаной сумки. – Они с мамой развелись, когда мне было одиннадцать, и мама забрала меня в Лион. Она француженка, папа – англичанин. Я похожа на них обоих в той же степени, в какой они непохожи друг на друга, и я не виню их в разладе. С матерью трудно ужиться, – хмыкает она, но тут же одергивает себя. – Знаете, я понятия не имею, почему рассказываю вам все это вместо того, чтобы поговорить… Да вот хотя бы об истории вашей страны.

Губы Теодора изгибаются в кривой ухмылке. Он переводит взгляд со сцепленных пальцев ее рук на лицо и, растягивая слова, произносит:

– Потому что вы любите поговорить. Разве нет? Вы из разряда тех леди, которым рассказывать нравится больше, чем слушать. Поскольку в этом городе не так уж много людей, готовых выступить бескорыстными слушателями, – либо же среди них вы не нашли никого, равного вам по интеллекту, – честь стать вашим собеседником выпала мне. Хотя мы оба помним, что я такой доли не выбирал, миледи.

Клеменс чувствует, что от внезапной грубости, обернутой в столь многослойную форму, она почти посерела. Ей начинает казаться, что затея, которая взбрела ей в голову некоторое время назад, обернется фарсом.

– Но это вы спросили меня о родне! – восклицает она. Теодор нехотя кивает.

– Я поинтересовался вашими предками, мисс, имея в виду корни, а не «предков» в том извращенном понимании, которое присуще нынешней молодежи. Жаргонный сленг – совершенно не мой конек.

– Зато грубость как раз по твоей части! – возмущенно шипят позади. Обернувшись, Клеменс обнаруживает мистера Паттерсона с подносом в руках, и он смотрит на Теодора сердито.

Некоторое время все трое устраивают поднос с чайником и чашками на маленьком столике между креслами и пытаются не запнуться об ноги друг друга. Паттерсон то извиняется перед Клеменс, то ворчит на своего приятеля, но в итоге оказывается третьим в их компании с чашкой свежего зеленого чая в руках.

Клеменс вдыхает аромат, прикрыв глаза. На желто-зеленой поверхности чая отражаются лучи солнца, блики играют на ее лице. В воздухе пахнет яблоками и близким летом.

В чашке Теодора кофе. Он подозрительно косится на темный напиток, прежде чем отхлебнуть и поперхнуться.

– Бен, фомор бы тебя побрал! Мерзость!

Теодор вскакивает и кидается через весь зал магазина к дальней двери, за которой скрывается, видимо, кухня. Клеменс наблюдает за этим внезапным спринтерским забегом с явным шоком на лице. Бен снисходительно улыбается.

– Не беспокойтесь, всего лишь наши с ним разногласия. Он не всегда такой дерганый.

Клеменс готова с этим поспорить, но Атлас возвращается к ним раньше, чем она успевает заговорить. И выглядит почему-то совсем не рассерженным. Скорее, раздосадованным.

– Растворимый, Бен? Так ты мстишь мне за колкость про Каир?

Паттерсон кривит губы.

– От своего танзанийского ты отказался, а я не настолько щедр, чтобы заваривать тебе «Блю Маунтин», – отвечает он, не дернув ни единой мышцей лица. И тут же добавляет, как будто Теодор его вовсе не волнует: – Мисс Карлайл, расскажите подробнее, с чем же вам так не повезло, что вы обратились к этому созданию?

В первую секунду Клеменс хочется ответить правду: с тех пор как она переступила порог антикварной лавки, все причины, кроме, разве что, собственного безумия, кажутся ей надуманной дикостью. Но она открывает рот и застывает с неподвижно стоящей на коленях чашкой яблочного чая.