Ренсом Риггз - Карта дней [litres]

– Я пытаюсь понять, – продолжил я. – Заставляю себя не обращать внимания, не быть таким чувствительным, предоставить тебе свободу, чтобы ты могла справиться со всем этим. Но нам все-таки нужно поговорить.

– Вряд ли ты захочешь узнать, что я на самом деле думаю.

– Если мы не поговорим, то так с этим и не разберемся.

Она опустила взгляд. Мы проезжали мимо какой-то фабрики, над ее трубами тянулись хвосты дыма.

– Ты когда-нибудь любил кого-то так, чтобы тебе от этого было плохо? – спросила она наконец.

– Я тебя люблю, – ответил я. – Но мне от этого не плохо.

Она кивнула.

– Я очень рада. Надеюсь, ты никогда не будешь чувствовать ничего подобного… потому что это ужасно.

– А тебе такие чувства знакомы? – спросил я.

Она кивнула.

– Да, это то, что я испытывала к Эйбу. Особенно после того, как он ушел.

– Гм.

Я постарался остаться невозмутимым, но на самом деле мне было больно.

– Это было очень скверно. Несколько лет я была как будто одержима. Думаю, и он тоже, в самом начале. Но у него все прошло. А у меня все стало только хуже.

– Почему?

– Потому что я была заперта в ловушке, в нашей петле, а он нет. Когда годами сидишь вот так, мир становится очень маленьким. Это не здорово для разума… и для души тоже. Маленькие проблемы начинают казаться огромными. И тоска по другому человеку, которая в иных обстоятельствах могла бы пройти за несколько месяцев, становится… всепоглощающей. Одно время я даже собиралась сбежать и отправиться к нему, в Америку, хотя это и было бы для меня смертельно опасно.

Я попытался представить, каково тогда было Эмме. Сидишь одна, чахнешь, живешь от письма до письма, а они приходят все реже, и внешний мир постепенно превращается в смутную фантазию.

За фабрикой потянулись поля. В утреннем тумане лошади жевали траву.

– Почему же ты не сбежала? – спросил я.

Эмма явно была не из тех девушек, что стараются избежать трудностей, особенно если речь идет о том, кого ты любишь.

– Я испугалась. Вдруг он будет не так счастлив меня видеть, как я его, – сказала она. – Меня это просто убило бы. К тому же я просто променяла бы одну петлю на другую, одну тюрьму на другую. Эйб-то не был привязан ни к какой петле. Мне пришлось бы найти какую-нибудь петлю поближе к нему и жить там, как птица в клетке, и ждать, когда у него найдется время и он сможет меня навестить. Я не готова к такому – быть женой капитана дальнего плавания. Каждый день смотреть на море, бояться и ждать. Я из тех, кто сам странствует.

– Но сейчас ты как раз путешествуешь, – сказал я. – И ты со мной. Так почему же ты до сих пор цепляешься за моего деда?

Она печально покачала головой.

– У тебя это все так просто выходит. Но, поверь, не так-то просто избавиться от чувств, которые испытывал последние пятьдесят лет. Пятьдесят лет тоски, боли и гнева.

– Да, ты права. Я не могу этого представить. Но я думал, что мы оставили все это позади. Что мы уже все проговорили.

– Да, – сказала она. – Я тоже думала, что с этим покончено. Я не сказала бы тебе того… что сказала, если бы так не думала. Но я… я не знала, насколько эта поездка меня вывернет наизнанку. Все, что мы делаем, все места, куда приезжаем… Как будто его призрак прячется за каждым углом. И старая рана (а я была уверена, что она закрылась!) открывается снова и снова – и кровоточит.

– Ради бога! – донесся сзади голос Еноха. – Может, вы двое уже порвете, наконец, ваши никчемные отношения и дадите поспать?

– Тебе давно уже полагалось спать! – рявкнула Эмма.

– Уснешь с вами под всю эту сентиментальную трескотню!

– Никакие отношения мы не рвем ! – возмутился я.

– Да ну? А похоже, что так!

Эммы швырнула в него скомканный пакет из-под картошки.

– Да заткнись ты уже!

Енох насмешливо фыркнул и закрыл глаза. Может, заснул, а может, и нет. Но говорить по душам нам уже расхотелось. И мы просто поехали дальше. Я молча протянул Эмме руку, и она взяла ее. Наши пальцы неловко и крепко переплелись под рычагом переключения передач, словно мы оба боялись отпустить друг друга.

Сказанное Эммой вертелось у меня в голове. Часть меня была благодарна ей за откровенность, но другая часть жалела, что она вообще открыла рот. Внутри меня и так всегда жил тихий голосок, принимавшийся шептать в особо темные минуты: ЕГО она любила больше . До сих пор мне всегда удавалось заткнуть его, загнать подальше. Но теперь Эмма вручила ему мегафон. И я никогда не смогу признаться ей в этом, потому что тогда она узнает, что я давно уже испытываю этот мелкий страх, что я уязвим, и проклятый голосок станет только громче. Поэтому я просто сжал ее руку и продолжал вести машину.

Вести крутую машину, принадлежавшую твоему дедушке , – встрял голосок. – По дороге на задание, которое досталось тебе от него. Чтобы доказать… что?

Я уже говорил, что мне не нужна жизнь, как у дедушки, и это было правдой. Я хотел свою . Но еще я хотел, чтобы люди относились ко мне так же, как к нему. Чтобы они чувствовали ко мне то же самое. Теперь, дав этому чувству имя, я осознал, каким жалким оно было. Но бросить все и повернуть назад было бы еще более жалко. Вариант был только один: добиться такого успеха, чтобы сломать форму, по которой меня отливали, заслужить всеобщее уважение, выбраться из дедушкиной тени и получить девушку – не эхо той страсти, которую она когда-то питала к Эйбу, но всю ее целиком.

Непростая задача. Но сейчас хотя бы не висела на волоске судьба всего странного человечества. Только мои отношения и моя самооценка.

Ха!

– Когда вы с Эммой наконец расстанетесь, – сказал сзади Енох, который, конечно, только притворялся, что спит, – можно я поеду спереди? Бронвин скоро совсем запинает меня своими ножищами.

– Я его, пожалуй, убью, – сказала Эмма. – По-настоящему.

Енох наклонился вперед.

– О, боже! – он схватился за сердце, изображая крайнюю степень потрясения. – Ты же не позволишь ей этого, правда, Джейкоб?

– Не лезь не в свое дело, – огрызнулся я.

– Да отрасти уже хребет, парень. Эта девица все еще любит твоего деда.

– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, – сказала Эмма достаточно громко, чтобы разбудить и Бронвин с Миллардом.

– А кому ты говорила: «Я тебя люблю» – вчера по телефону. Не Эйбу?

– Что? – я развернулся на сиденье и посмотрел на Эмму. – По какому еще телефону?

Эмма напряженно смотрела на свои колени.

– По тому, который был позади заправки в 1965 году, – сообщил Енох. – Ой-ой, ты что, ему не сказала?

– Это был личный разговор, – процедила сквозь зубы Эмма.

Мы едва не проскочили съезд. Я свернул с шоссе в самый последний момент.

– Ого! – выдохнула Бронвин. – Ты нас только не убей!

Я съехал на обочину, заглушил мотор, вышел и, не оглядываясь, побрел прочь. Неподалеку возвышалась эстакада – я углубился в тень под ней, расшвыривая ногами мусор, выброшенный из проезжающих автомобилей. Тут было как под водой.