Ричард Бэккер - Нечестивый Консульт

Так что теперь настала и её очередь умереть.

— Он вернётся…

Эсменет вздрогнула. Скрестив ноги, она сидела на кромке тюфяка, без конца пытаясь распрямиться — так, что это заставляло её чувствовать себя, парусом, влекомым куда-то невидимым ветром. Она считала, что её дочь находится в бессознательном состоянии — столь тягостным был последний приступ, и столь много бессонных страж уже минуло с тех пор, как чрево её девочки извергло воды. Она опустила взгляд, посмотрев на мимарино лицо и заметив, как замечала всегда, пятнышко веснушек, седлом протянувшееся через горбинку её носа — одна из многих черт, которые она унаследовала от своей шлюхи-матери.

Слишком многих.

— Мимара…

Она заколебалась, обнаружив, что её первородная дочь пристально взирает на неё своими карими глазами.

— Я…

Ветер подвёл её. Она вздрогнула, отведя глаза вниз и в сторону, хотя казалось, что каждая часть её души требовала вытерпеть взгляд дочери. Минуло несколько сердцебиений. Взор Мимары сделался почти физически ощутимым, покалывая ей висок и щёку. Она вновь отважилась встретить его собственным взглядом, лишь для того, чтобы оказаться ошеломлённой его неистовой непримиримостью — и снова опустить очи долу, как ей приходилось поступать когда-то давно в присутствии кастовой знати.

Мимара потянулась к ней и сжала её руку.

— Я до сей поры не понимала этого, — сказала она.

Эсменет подняла на неё полный смирения взор — такой, что бывает у потерпевших неудачу матерей и любовников. Дыхание давалось с болью. Улыбка дочери показалась ей ослепительной — из-за неуместности в нынешней ситуации, из-за своёй искренности, разумеется, но более всего из-за проглядывавшей в ней явственной убеждённости.

— Всё это время, с тех самых пор, как ты вытащила меня из Каритусаль, я наказывала тебя. Все страдания, что мне довелось вынести, я записывала на твой счёт…связывала их со смутным образом матери, меняющей свою маленькую дочь на монеты…

Эти слова сжали ей сердце безжалостной хваткой.

— Они сказали, что сделают из тебя ткачиху, — услышала она собственный голос, — но я, само собой, не верила им. — Глаза её стали раскалёнными иглами. — Золото было просто чёртовым довеском. М-мы были связаны, ты и я… мы голодали до кровоточащих дёсен, и я думала, что спасаю тебе жизнь . У них была еда. Да ты и сама видела их лоснящиеся лица. Пятна жира на этих их отвратных туниках… Их усмешки. Я чуть не грохнулась в обморок, думая, что ощущаю исходящий от этих людей запах пищи…разве это не безумие?

Но разве могли все эти терзания сравниться с обжигающим взглядом ребёнка?

— Ты говоришь всё это так, словно желаешь оправдаться, — молвила Мимара, улыбаясь и смаргивая слёзы, — и объясниться…однако, полагаешь, что не заслуживаешь ни понимания, ни прощения…

Звенящая тишина. Оцепенение.

— Да, — сказала она. Сердце её гулко стучало, — Келлхус говорил то же самое.

— Но, мама, я же вижу тебя — вижу такой, какой видит тебя сам всемогущий Бог Богов .

Благословенная императрица Трёх Морей вздрогнула.

— Забавно, — сказала она, протянув руку, чтобы разгладить складки на простыни, — что ты говоришь в точности, как и Он…

Улыбка — безумная и блаженная.

— Это потому, что он притворяется тем, кем я являюсь на самом деле.

— Ты мне больше нравилась, когда тебе было больно, — сказала Эсменет.

Взгляд её дочери не столько удерживался на ней, сколько, казалось, удерживал её — будто бы она существовала лишь до тех пор, пока Мимара могла её видеть.

— Ты знаешь… — сказали возлюбленные уста. — Знаешь о чём я говорю…и всё же не можешь даже слышать об этом.

Эсменет вдруг поняла, что уже стоит на ногах, повернувшись к дочери спиной, а всю её кожу жжёт стыдом и смятением.

— Возможно, тогда это к лучшему, — напряжённо сказала она, голос её почти сорвался на рыдание, однако, казалось, будто её собственные лёгкие отказались в этом ей подчиниться.

— Что к лучшему?

Она повернулась, но не смогла заставить себя открыто и прямо взглянуть на свою обессилено распростёршуюся дочь. Однако, смогла принудить себя улыбнуться.

— Что лишь мы и остались друг у друга.

Эсменет могла смотреть только в точку, располагавшуюся где-то слева от беременной женщины. Пророчицы. Незнакомки… И могла лишь догадываться о том, что у той на лице написаны жалость и обожание.

— Мама…

Эсменет встала на колени, и, взяв чашку с водой, приложила её к мимариным губам, задаваясь вопросом о том, когда же она успела до такой степени омертветь от буйных поворотов своей судьбы. Столько несчастий… Если задуматься, то слишком много для одной-единственной души.

И всё же она здесь.

— Мама… — взгляд женщины полнился нежной настойчивостью, какой-то материнской убеждённостью в определённых вещах. Она была сильнее. Она знала. С этого мига именно мать следовала за дочерью. — Ты должна позволить этому исчезнуть, мама. Прямо сейчас.

Скупая улыбка.

— Хмммм?…

— Мама… — леденящий взгляд карих глаз, взирающих так, как не должны взирать очи смертного. — Ты прощена…

Ход жизни замедлился, а она словно бы застыла на острие самого раскалённого зубца самой раскалённой шестерни.

— Нет… — сказала Анасуримбор Эсменет с улыбкой чересчур уж искренней на её вкус. Она вытерла щёки, ожидая почувствовать на своих пальцах слёзы, но не обнаружила там ничего, кроме сального пота истощения и тревоги. Куда? — задалась она безумным вопросом. — Куда же подевались все рыдания?

— Нет, пока я сама так не решу.

Воины Кругораспятия многое повидали на своём веку. За всю историю этого Мира мало было бойцов, до такой степени закостеневших в ратном труде. Для очень многих из них этот безумный поход через всю Эарву был лишь последним эпизодом целой жизни, проведённой в войнах и без остатка посвящённой насилию. Им доводилось праздновать победы. Им доводилось сталкиваться с неожиданными разворотами военного счастья — и даже с массовыми разгромами. Они насиловали, грабили и убивали невинных. Они жестоко забавлялись с взятыми в плен врагами. Им приходилось пробиваться сквозь град стрел и отбрасывать щитами и копьями сверкающий бронёй натиск рыцарей-Ортодоксов. Но им доводилось также и оказаться разбитыми, рассеянными и опрокинутыми. У многих были ожоги, а другие даже несли на теле воспалённые шрамы, оставшиеся от хлыстов колдовства.

И посему они не испытывали подлинного ужаса, глядя на стену Первого Подступа и готовясь к удару врага. В рядах их даже раздавались взрывы смеха, ибо владевшее воинами воодушевление вызывало к жизни разного рода скабрезности и остроты. Многие, увидев как рушатся пласты каменной кладки, предвкушающе усмехались. Но весь их опыт и все умения, которыми они обладали, не смогли подготовить их к последовавшим событиям.