Дин Кунц - Странный Томас [litres]

Солнце Мохаве – не слабенькое солнце Бостона, даже не радостное солнце Карибского моря. Солнце Мохаве – яростное, агрессивное чудовище, которое не устрашат тени пятиэтажных многоквартирных домов.

С учетом купола и шпиля на его вершине церковь Святого Бартоломео – самое высокое здание Пико Мундо. Иногда в сумерках, под черепичной крышей, белые оштукатуренные стены светятся, как стекла фонаря-молнии.

В тот августовский вторник, за полчаса до заката, небо на западе сияло оранжевым цветом, постепенно переходящим в красный, словно солнце ранили и оно, отступая, кровоточило. Белые стены церкви окрасились в небесные цвета и, казалось, полыхали святым огнем.

Сторми ждала меня у церкви. Сидела на верхней ступеньке лестницы, ведущей к парадным дверям. Рядом с ней стояла корзинка для пикника.

Она сменила розово-белую униформу «Берк-и-Бейли» на сандалии, белые слаксы и бирюзовую блузку. И тогда была красивой, а теперь просто сводила с ума.

С волосами цвета воронова крыла и иссиня-черными глазами она могла быть невестой фараона, перенесенной сквозь время из Древнего Египта. Загадочностью ее глаза не уступали Сфинксу и всем этим пирамидам, которые откопали или когда-нибудь откопают в песках Сахары.

Она словно прочитала мои мысли.

– Ты оставил открытым гормональный кран. Немедленно заверни его, поваренок ты мой. Это церковь.

Я подхватил корзинку для пикника, а когда Сторми поднялась, чмокнул ее в щечку.

– С другой стороны, такой поцелуй слишком уж целомудренный.

– Потому что он от Маленького Оззи.

– Он такой милый. Я слышала, взорвали его корову.

– Это просто бойня, везде разбросаны пластмассовые коровьи куски.

– И что теперь? Начнут расстреливать гномов на лужайках?

– Мир обезумел, – согласился я.

Мы вошли в церковь Святого Бартоломео через парадные двери. Мягко освещенный притвор, отделанный панелями вишневого дерева, звал к себе.

Но вместо того чтобы войти в неф, мы сразу повернули направо и направились к запертой двери. Сторми достала ключ, и мы вошли в колокольню.

Отец Син Ллевеллин, приходской священник церкви Святого Бартоломео, дядя Сторми. Он знает, как любит она колокольню, и дает ей ключ.

Когда дверь тихонько закрылась за нами, запах благовоний уступил место запаху пыли.

Перед нами темнела лестница. Я тут же нашел ее губы в коротком, но более сладком, чем первый, поцелуе, до того как она включила свет.

– Плохой мальчик.

– Хорошие губы.

– Как-то это странно… целоваться с язычком в церкви.

– Если уж на то пошло, мы не в церкви, – резонно указал я.

– Ты еще скажи, что это совсем и не поцелуй с язычком.

– Я уверен, что для него есть специальный медицинский термин.

– Вот для тебя медицинский термин точно есть.

– Какой же? – спросил я, поднимаясь по лестнице следом за ней с корзинкой в руке.

– Приапизм.

– И что он означает?

– Постоянная похотливость.

– Но ты же не хочешь, чтобы доктор меня излечил, не так ли?

– Тебе не нужен доктор. Народная медицина предлагает эффективные средства.

– Да? И какие же?

– Быстрый, сильный удар, скажем коленом, по источнику проблемы.

Я покачал головой.

– Ты не Флоренс Найнтингейл. Начинаю носить бандаж.

Спиральная лестница привела нас к двери, которая открывалась в звонницу.

Три бронзовых колокола, все большие, но разных размеров, висели по центру просторного помещения. Их окружала дорожка шириной в шесть футов.

В семь часов колокола отзвонили, пригласив прихожан к вечерней службе, и теперь отдыхали до утренней мессы.

Три стены звонницы представляли собой парапет высотой до талии, так что из нее открывался прекрасный вид на Пико Мундо, долину Маравилья и лежащие за ней холмы. Мы устроились на западной стене, чтобы подольше полюбоваться закатом.

Из корзинки для пикника Сторми достала пластиковый контейнер с очищенными грецкими орехами, которые она хорошо прожарила и чуть присыпала солью и сахаром. Положила один мне в рот. Божественно… и сам орех, и то, что тебя кормит Сторми.

Я открыл бутылку хорошего «Мерло», разлил вино в стаканы, которые она держала в руках.

Собственно, поэтому я и не допил стакан «Каберне»: несмотря на всю мою любовь к Маленькому Оззи, пить вино я предпочитаю со Сторми.

Мы не каждый вечер пиршествуем на этом насесте, только два или три раза в месяц, когда Сторми нужно высоко вознестить над миром. И оказаться ближе к небесам.

– За Оззи! – Сторми подняла стакан. – С надеждой, что придет день, когда настанет конец всем его утратам.

Я не спросил, что она имела в виду, подумал, что, возможно, знаю и так. Из-за своего веса Оззи многого лишился в жизни и мог никогда этого не испытать.

Небо, апельсиново-оранжевое повыше западного горизонта, кроваво-оранжевое у самого горизонта, над головой быстро темнело, становясь лиловым. Еще немного, и на востоке начнут появляться звезды.

– Небо чистое. – Сторми подняла голову. – Сегодня мы сможем увидеть Кассиопею.

Она говорила о северном созвездии, названном в честь мифической дамы [36], но Кассиопеей звали и мать Сторми, которая погибла, когда девочке было семь лет. В той же авиационной катастрофе погиб и ее отец.

Из родственников у нее оставался только дядя, священник, и ее удочерили. Три месяца спустя жизнь в новой семье для нее закончилась, не по ее вине, и она ясно дала понять, что новые родители ей не нужны, она хочет только возвращения прежних, которых она любила и потеряла.

До семнадцати лет, когда Сторми окончила среднюю школу, она воспитывалась в приюте. Потом, до восемнадцати, жила под опекой своего дяди.

Для племянницы священника Сторми довольно-таки странно относилась к Богу. Злилась на Него, порой чуть-чуть, иной раз сильно.

– Как там Человек-гриб? – спросила она.

– Ужасному Честеру он не нравится.

– Ужасному Честеру никто не нравится.

– Я думаю, Честер даже испугался его.

– Вот это действительно что-то новенькое.

– Он – ручная граната с уже выдернутой чекой.

– Ужасный Честер?

– Нет. Человек-гриб. Его зовут Боб Робертсон. Волосы на его спине встали дыбом. Я такого никогда не видел.

– На спине у Боба Робертсона много волос?

– Нет. У Ужасного Честера. Даже когда он напугал громадную немецкую овчарку, волосы у него на спине не поднимались, как сегодня.

– Просвети меня, странный ты мой. Каким образом Боб Робертсон и Ужасный Честер оказались в одном месте?

– После того как я побывал в его доме, он, думаю, следил за мной.

Даже когда я произносил слово «следил», внимание мое было приковано к кладбищу, где я заметил что-то движущееся.

Само кладбище, расположенное к западу от церкви Святого Барта, выдержано в давних традициях: никаких бронзовых табличек на гранитных плитах, чуть виднеющихся из травы, как на большинстве современных кладбищ, только вертикальные надгробия и памятники. Эти три акра окружены железным забором. Все штыри заканчиваются острием. Хотя на кладбище растет несколько дубов, каждому из которых больше сотни лет, и их кроны затеняют часть памятников, большинство зеленых проходов открыто солнцу.