Дин Кунц - Странный Томас [litres]

Поскольку он не мог глотать, то высыхал на глазах. Врачи назначили ему радиационную терапию, после чего собирались удалить весь пищевод и снабдить его новым, из участка толстого кишечника. Но радиационная терапия эффекта не дала. Он умер до операции.

Тощий и высохший, Гюнни обычно сидел в кресле-качалке на переднем крыльце дома, который построил собственными руками. Там до сих пор живет его жена, Мэри, верная подруга на протяжении тридцати лет.

В последние несколько недель своей жизни он лишился и способности говорить. А ведь ему хотелось так много сказать Мэри о том, как он ее любил, о том, что лучше ее у него никого не было. На бумаге слова выходили не столь эмоциональными, не хватало им тонких нюансов, передать которые может только человеческая речь. Он так и не покинул наш мир, горюя, что не успел выговориться до конца, напрасно надеясь, что, став призраком, найдет способ поговорить с ней.

Но я буквально пожалел, что рак не лишил меня дара речи, когда все-таки сумел выдавить из себя:

– Что случилось?

– Я думал, ты слышал, – ответил Сонни Уэкслер. – Поэтому и приехал. Чифа подстрелили.

Хесус Бустаманте, другой полицейский, сердито добавил:

– Почти час тому назад какой-то говнюк всадил в грудь чифа три пули на его же крыльце.

Желудок у меня перевернулся, и фантомный кляп стал настоящим: к горлу подкатила волна желчи.

Должно быть, я побледнел, должно быть, покачнулся на вдруг ставших ватными ногах, потому что Хесус обнял меня за талию, чтобы поддержать.

– Спокойно, сынок, спокойно, – быстро проговорил Уэкслер, – чиф жив. Плох, конечно, но жив, а он, как ты знаешь, боец.

– Он уже в больнице, операция началась, – добавил Билли Мунди, лиловое родимое пятно, занимавшее треть его лица, как-то странно светилось в ночи. – Он оклемается. Должен оклематься. Не может он нас оставить.

– Он – боец, – повторил Сонни.

– В какой больнице? – спросил я.

– Центральной окружной.

Я побежал к автомобилю, который оставил на улице.

В эти дни большинство новых больниц в южной Калифорнии напоминает средних размеров магазины, где торгуют уцененными коврами или мебелью. Невыразительная архитектура не вызывает уверенности в том, что в этих стенах могут кого-то вылечить.

Центральная окружная, старейшая больница в нашем регионе, наоборот, может похвастаться впечатляющими въездными воротами, колоннами из песчаника и карнизом с зубчатым орнаментом, который тянется по всему периметру. С первого взгляда становится понятным, что внутри работают врачи и медицинские сестры, а не продавцы.

В главном холле пол из известкового туфа, а стенка информационной стойки из того же материала украшена бронзовым кадуцеем [55].

По пути к информационной стойке меня перехватила Элис Норри, служившая в полицейском участке Пико Мундо уже добрые десять лет. Она дежурила в холле, чтобы не пропускать в больницу репортеров и других нежелательных личностей.

– Он в операционной, Одд. И будет там еще какое-то время.

– Где миссис Портер?

– Карла в комнате ожидания отделения интенсивной терапии. Из операционной его привезут туда.

Отделение интенсивной терапии находилось на четвертом этаже.

– Мэм, я поднимаюсь наверх. – По моему тону чувствовалось, что помешать мне она может, только арестовав.

– Я и не собиралась тебя останавливать, Одд. Ты включен в список, который дала мне Карла.

На лифте я поднялся на второй этаж, где располагались операционные.

Найти нужную не составило труда. Двери охранял Рафус Картер, здоровяк, который мог бы остановить и разъяренного быка. Когда я направился к нему, он положил руку на рукоятку пистолета, не доставая его из кобуры.

А чтобы я не удивлялся, сказал:

– Ты уж извини, Одд, но в этом коридоре только Карла не вызывает у меня подозрений.

– Вы думаете, его застрелил человек, которого он знал?

– Скорее всего, а это означает, что я тоже знаю этого человека.

– Как он? – спросил я.

– Плох.

– Он боец, – повторил я мантру Сонни Уэкслера.

– Только на это и надежда, – ответил Рафус Картер.

Я вернулся к лифту. Между вторым и четвертым этажами нажал кнопку «СТОП».

Задрожал всем телом. Ноги отказывались меня держать. По стене я соскользнул на пол.

Жизнь, говорит Сторми, меряется не быстротой бега, и даже не изяществом, с которым ты бежишь. Жизнь меряется стойкостью, способностью оставаться на ногах и продолжать продвигаться вперед, несмотря ни на что.

В конце концов, в ее космологии, эта жизнь – тренировочный лагерь, где ты проходишь курс молодого бойца. Если не преодолеешь все препятствия, если полученные раны свалят с ног, ты не сможешь перейти в следующую жизнь, где тебя ждут великие свершения, ее Сторми называет «службой». И уж тем более тебе не будет дарована третья жизнь, с радостями и удовольствиями, с которыми, по ее мнению, не сможет сравниться шарик кокосо-вишне-шоколадного мороженого.

Поэтому, какие бы тяготы ни выпадали на ее долю, какие бы удары ни наносила ей жизнь, Сторми, образно говоря, всегда остается на ногах. В отличие от нее, я иной раз должен остановиться, оглянуться, чего уж там, даже присесть.

Мне хотелось прийти к Карле спокойным, собранным, сильным, излучающим позитивную энергию. Ей требовалась поддержка, а не слезы или сочувствие.

Спустя две или три минуты я успокоился и примерно наполовину взял себя в руки. Решив, что большего мне не добиться, поднялся и нажал на кнопку с цифрой 4.

Комната ожидания, расположенная по другую сторону холла от отделения интенсивной терапии, настроения не поднимала. Серые стены, серо-черные плиты винила на полу, серые и грязно-коричневые стулья. Создавалось ощущение, будто здесь поселилась смерть. Просто руки чесались дать подзатыльник дизайнеру по интерьерам, услугами которого воспользовалась больница.

Сестра чифа, Эйлин Ньюфилд, сидела в углу, с красными от слез глазами, комкая в руках вышитый платок.

Рядом с ней устроился Джейк Халквист, утешал. Он был лучшим другом чифа. На службу они поступили в один год.

Джейк приехал в больницу без формы, в брюках цвета хаки и футболке навыпуск. Даже не завязал шнурки кроссовок. И волосы торчали во все стороны, словно после звонка о покушении на чифа он не успел причесаться.

Карла же выглядела как всегда: свежая, как роза, прекрасная, уверенная в себе.

Сидела с сухими глазами, не плакала. Прежде всего была женой копа, а уж потом женщиной. Не собиралась давать волю слезам, пока Уайатт боролся за свою жизнь, потому что душой боролась вместе с ним.

Как только я переступил порог, Карла поднялась, подошла ко мне, обняла.

– Вот уж долбануло так долбануло, не так ли, Одди? Молодежь в такой ситуации использует именно это слово?