Татьяна Корсакова - Сердце ночи

Еще два шага. Совсем ведь ничего осталось, особенно, если ползком.

– Лови, Элли! – Перехватил ружье за ремень, швырнул вперед изо всех сил. – Хватайся!

Схватилась. И в тот самый момент, как схватилась, Никита начал терять твердь под ногами. Заворчала голодная тварь, заворочалась, оплела невидимыми щупальцами, потянула вниз.

– Никита!!! – Она кричала так громко, что криком своим могла порвать эту чертову ночь в клочья. – Не надо!

Не надо, но теперь уж как есть… Хотелось, как лучше, а получилось, как всегда… Вот дурак…

– Элли, ты посмотри на меня. Просто послушай. Хорошо? – Если уж как всегда, то можно и правду. Ну, напоследок. Может, не так обидно будет умирать. Да, страшно, но не обидно…

– Я не хочу… – Она замотала головой. – Я не хочу, чтобы ты умирал. – Мысли его прочла? А может, и прочла. Она же ведьма…

– Элли, ты же ведьма! – Получилось громко и глупо, но по-другому как до нее докричаться? Как достучаться до этой ее силищи? – Ты вспомни, как ты Архипа припечатала. Вспомнила?

– Я не смогу. – И головой она мотать тоже уже не могла, потому что болотная жижа доходила ей уже до подбородка. – Не смогу, Никита. Я пробовала…

Пробовала. Кто бы сомневался, что пробовала?! Он бы тоже попробовал. Черт, да и сейчас попробует…

– Тогда мы сдохнем, – сказал не зло, а ласково. – И ты сдохнешь, и я следом за тобой. Но ты не переживай, я уже смирился. Помирать так помирать!

А тварь, что прикидывалась болотом, ворочалась и урчала, чуяла скорую поживу, тащила их обоих в свою смердящую утробу. Тварь урчала, а боевая кошка Зена выла, взобравшись на кривую березу, что росла на краю острова. Почти на самую ее верхушку забралась и выла сверху, как сирена. Она не умолкла даже тогда, когда береза с надрывным стоном начала крениться вниз, все ниже и ниже к земле, все ближе и ближе к ним с Эльзой. Не чахлое деревце, а крепкое, настоящее, с корнями, уходящими, наверное, к самому земному ядру. И вот сейчас какая-то сила, как струны, один за другим обрывала эти корни.

Отвернуться Никита не успел. Береза упала, больно хлестнув его ветвями по лицу, в кровь рассекая кожу, дразня болотную тварь человеческой кровью. В этот момент он не думал ни о боли, ни о твари. Он думал о том, как бы ухватиться за шершавый ствол, как подтянуться самому, а потом подтянуть Эльзу. Не подтянуть, а вытянуть, выдернуть из трясины.

Ее больше не было над поверхностью. Кончились силы, все, до последней капли, ушли на то, чтобы повалить березу. Но ремень ружья все еще оставался в натяжении, и Никита тянул за этот ремень, тянул, нырял в вонючую жижу, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь, пытаясь нащупать.

Нащупал. В тот самый момент, когда уже почти потерял надежду, ухватил, потянул вверх, к воздуху и березе, которая мостом пролегла между ними и островом. Заорал прямо в незнакомое, перепачканное грязью лицо:

– Эльза!

Если там, в дыхательных путях и легких, вот эта густая жижа, то он все равно опоздал. Чудес не бывает. Чудеса закончились с падением березы. Но он все равно попробует, потому что если у него ничего не выйдет, лучше не выбираться на берег, лучше остаться тут, с Эльзой, которую он снова подвел.

Он орал и полз. Одной рукой хватался за ствол, подтягивался сам, подтягивал Эльзу. Рядом по веткам скакала Зена, мяукала громко и пронзительно, хваталась когтями и зубами за рукав Эльзиной куртки, помогала, как могла. Никиту тоже кто-то схватил за куртку, прямо за шиворот, как кутенка, поволок, ломая березовые ветки.

– Держи ее, парень! – прорычал над ухом Архип. – Ее держи и сам держись! Скоро уже! Сейчас-сейчас!

Земля, упоительно твердая, настоящая, поднырнула под колени и в кровь исцарапанные ладони, приняла в свои объятия. Упасть бы, отдышаться. Но нет времени. Времени не было уже тогда, когда Эльза ушла под воду. Но он все равно попробует…

Азы реанимации – это то, что вдалбливали в их головы в институте, это то, что отработано до автоматизма за годы практики. Сейчас он врач. Просто врач! А Эльза – просто пациентка, которую непременно нужно спасти. Он не потеряет ее. Только не ее…

– …Все! Все, парень! – Кто-то снова тащил его за шкирку, мешал делать свою работу. – Она дышит! Слышишь ты меня?! С ней все в порядке!

– Никита… – И этот голос. Сиплый, незнакомый, но все равно до боли родной. – Никита, посмотри на меня…

Посмотрел. Еще лежит на спине. Еще мертвенно-бледная в лунном свете, но живая. Совершенно точно живая!

– Никита… – И щекам больно от ее прикосновений. Нет, не от прикосновений, а из-за березовых веток. Эльза тут ни при чем. Ну, сказала бы еще что-нибудь. Ну, хоть что-нибудь про то, какой он молодец, про то, что он ее герой. Вот бы было прекрасное завершение этой чертовой ночи! Но она лишь уткнулась грязной макушкой ему в грудь и разревелась. Это хорошо, что разревелась, значит, с ней и в самом деле все в порядке, значит, легкие и верхние дыхательные пути функционируют, а с остальным они как-нибудь разберутся.

– Ну, наревелась? – послышался над ними злой голос Архипа. Эльза замерла, вцепилась в полы Никитиной куртки, затаилась. – А теперь давайте разбираться!!!

– Степка! Степка, друг мой дорогой! – Игнат кинулся к нему с радостными объятиями.

Они не виделись больше двух месяцев. Степан уходил в тайгу, подальше от всего этого, чтобы не вспоминать, чтобы не думать даже. Просидел бы и дольше, до самой весны просидел бы, если бы не Настена. Страшно было ему оставлять Настену в том доме одну. Вот и вернулся.

– Поздравляй! Поздравляй меня, чертяка! К Масленице стану папкой! Беременная моя Оксанка! Слышишь?

– Поздравляю, Игнат. – Екнуло сердце, и шкура на руке засвербела, аккурат над потайным ключом.

– А я все смотрю, что-то девочка моя какая- то смурная. То ей ананасов подавай, то рыбы соленой, а то кислых щей! А баба Праскева меня надоумила. Дурень, говорит, Оксанка твоя ребеночка ждет, оттого и капризничает! Да и пусть капризничает! Ради сына, ради наследника я любые ее капризы стерплю. Что угодно хоть с края земли достану. Да хоть моченых яблочек, хоть молодильных! Сын у меня будет, Степка! Сыночек!

Радовался друг, строил планы на будущее. Прикидывал, как станет сына учить сначала детским всяким забавам, потом охоте, а потом и в дело введет, поделится сокровенными секретами, расскажет, как жилы золотые искать, как деньги из воздуха делать. Друг радовался, а у Степана на душе была тьма. Какого ребенка Оксана носит под сердцем? Чей это на самом деле ребенок? Может, вот прямо сейчас рассказать, что видел?

И что будет? Даже если Игнат вдруг ему поверит, что в порыве ревности сотворит с Оксаной и младенчиком? А они разве виноваты? Нет, не они виноваты! Только один человек за все в ответе. Или, скорее сказать, не человек. Нелюдь!