Татьяна Корсакова - Сердце ночи

Пока укладывались на ночлег, тихо переговариваясь, иногда переругиваясь, Марфа все думала, о какой такой вещи говорили Архип с Семеном Михайловичем. Что, если спросить? Скажет ей Архип правду или промолчит? Промолчит. Как молчит он о цели их путешествия. Не к горяевскому потайному дому, а в это болото. Он сказал – нити ведут. Может, и ведут, да вот только куда? Хоть бы не в западню!

На плечо упала Ночка, вцепилась острыми коготками. Прилетела с разведки.

– Все спокойно? – спросила Марфа, гладя свою мышку по спинке. – Все тихо?

Ночка сложила кожистые крылья, засопела в ухо смешно и успокаивающе. Значит, нет повода для волнений. Пока нет.

Несмотря на усталость, долго не могли уснуть, ворочались, вздыхали. Леший с Никитой все порывались помочь Архипу с дежурством, но тот велел не дурить и не путаться под ногами. Леший обиделся, а Никита лишь пожал плечами, вернулся в свой спальник, обратно к Эльзе. Он всегда старался держаться поближе к ней. Точно так же, как Леший поближе к Лике, как Архип к ней, к Марфе. Разъединяло их многое, но и многое связывало. Только эти нити еще тонкие, почти невидимые. Но придет срок, все почувствуют их натяжение. Вот Марфа уже чувствует.

Сон подкрался внезапно, навалился лохматой, душной тушей, придавил к земле. Засыпала Марфа под легкий шорох шагов. Очнуться бы, да нету сил. Душит сон, утаскивает в темноту…

Кипела стройка посреди тайги! И в самом центре этого котла прямо на глазах вырастал дворец. Был он именно таким, каким виделся Игнату в мечтах – огромный, роскошный, всем на зависть. Днями и ночами трудились архитекторы, строители, садовники. Корчевали вековой лес, расчищали запруду, воплощали в жизнь Игнатову мечту. Он и сам на стройке дневал и ночевал, подгонял, умасливал, обещал еще больше денег за скорость. И работали люди не за страх, а за совесть. И рос на берегу теперь уже не запруды, а огромного лесного пруда прекрасный дом.

Это если на его отражение не смотреть… Вот у Степана не смотреть не получалось. Дом-отражение был черен и мрачен. Толстые стены его, как морщины, бороздили глубокие трещины. И из трещин этих, точно гной, сочилась рыжая болотная жижа. Степан видел, Вран видел, а остальные думали, что строят настоящий дворец, в котором его хозяева будут жить долго и счастливо, балы давать, дорогих гостей принимать, детишек растить…

Врану, брату названому, Игнат тоже сделал приятное, построил на небольшом отдалении башню – высокую, узкую, с окнами-бойницами и продуваемой всеми ветрами смотровой площадкой. И вот эта башня в воде отражалась такой, какой и была в жизни. Может, оттого, что и в жизни оказалась уродлива и страшна. И рядом с роскошным дворцом она смотрелась дико. И архитектор, которого выписали из Женевы и который за все отвечал, долго и тщетно уговаривал Игната построить что-нибудь более изящное, более соответствующее первоначальному плану. Но башня нравилась Врану, а перечить Врану Игнат или не хотел, или боялся. Так она и торчала на самом краю пруда, острым, как птичий клюв, шпилем вспарывая неосторожные облака. Облака висели над ней всегда, даже в самый солнечный день, и стены ее всегда были сырыми, а от того еще более черными. А жизненные силы, те редкие серебряные нити, что еще оставались в этом двуличном месте, ушли, истаяли под напором зла в тот самый день, когда дом принял своих жильцов.

Это был погожий июльский денек. И белогривые арабские скакуны неслись по лесной дороге весело, во весь опор. И доносился из золоченого, на заказ сделанного экипажа звонкий смех Оксаны Сергеевны и Настены. Игнат до поры не показывал дом ни любимой жене, ни любимой сестрице, хотел, чтобы удался сюрприз, чтобы ахнули его девочки.

Он так Степану и сказал:

– Хочу, Степа, чтобы все самое лучшее у них было! Чтобы такое, что не найти ни в парижах, ни в венециях! Оксанка мне все про Венецию твердит, что красота там дивная, что гондолы какие- то и вода кругом. Вот и будет ей Венеция посеред тайги. И красота, и вода кругом, и даже эти гондолы, тьфу на них! А Настена, та и вовсе к красоте не приучена. Только однажды, еще в детстве, отец возил ее в ботанический сад. Там розы были. Подумаешь, розы! А она вот с детства ту поездку запомнила, мне все уши по малолетству прожужжала, мол, как вырастет, себе непременно английский розовый куст заведет. А теперь, Степа, у нее не какой-то там куст, у нее целый розовый парк будет! Ох, сколько деньжищ я угрохал, чтобы все эти англицкие изыски у себя сотворить! Садовника нашел, из самого Лондона переманил! А к нему еще и толмача личного приставил, чтобы не страдал человек, чтобы чувствовал себя как дома. И ты видел, Степан, какой он парк мне отгрохал?! Укрывать придется все на зиму, потому как не выживет этакая красота. Но я уже решил, поговорил с архитектором. К осени построим над парком купол. Мне рекомендовали инженера из Санкт-Петербурга, который может придумать, как землю под куполом согревать и этот… – Игнат прищелкнул пальцами, – правильный климат создать. Видишь, какие планы у меня, друг дорогой? Видишь, какую красоту я на родной земле создаю? Из земли золото добываю и в нее же, родимую, возвращаю!

Игнат говорил так красиво, так увлеченно, что Степану хотелось верить. И в благие его намерения, и в то, что не окропятся никогда бесценные английские розы человеческой кровью. И в то, что отражения пусть не завтра, пусть через несколько лет станут нормальными, перестанут пугать своей гнилой чернотой.

– А сам-то ты что? – Игнат по-свойски ткнул его в бок. – Отчего домишко построил такой скромный? Если деньжат мало, так я подкину! За мной не заржавеет.

Дом Степан и в самом деле построил. И по его разумению, дом этот был огромный – двухэтажный. Стоял он на берегу того самого лесного ручья, выше по течению. И в воде отражался таким, каким был на самом деле – светлым, белокаменным! И дубы Степан рубить не стал, велел строителям сберечь все деревья до единого. Оттого дом, казалось, тоже рос в лесу, как гигантский белоногий гриб. Вот в этот дом он бы с легким сердцем привел жену. Тут бы растил детишек. И собак бы завел охотничьих. Вот бы на что денег не пожалел, так это на хороших гончих! Видел таких у Злотникова, аж завидки взяли. А чего завидовать, когда денег столько, что до конца жизни не потратить? Вот как появится семья, так и выпишет он себе кобелька и суку из тех узкомордых да голенастых, которые только с виду кажутся малахольными и бесполезными. Видел Степан их в деле. Чудо, а не звери!

Так за разговорами и мечтами и не заметил, как домчали кони до Игнатова дворца, загарцевали нетерпеливо перед парадным крыльцом, у которого уже навытяжку стояли лакеи в голубых ливреях. Тут же нервно переминался с ноги на ногу управляющий Григорий Анисимович, мужчина средних лет, степенный и, говорят, в своем деле незаменимый. Управляющего Игнат тоже откуда-то переманил большими деньгами, перевез в Горяевское – так теперь велено было именовать поместье! – всей семьей. И вот теперь Григорий Анисимович расстарался, организовал все по высшему разряду. Стоило только появиться на подъездной аллее золоченому экипажу, дал знак, и над прудом поплыли чарующие звуки музыки.