Альбина Нури - Глоток мертвой воды

Полина смотрела на все это. Минуты шли. Зазвонил сотовый.

— Привет, Полечка! Выспалась? — Женин голос звучал бодро, но за бодростью таилась боязнь.

Бедный. Нелегко ему живется. Наверное, постоянно думает, какой фокус выкинет его чокнутая женушка, что придет в ее больную голову. Примется ли она снова посыпать солью кухонный стол? Шарахаться от зеркал?

Или, может, визжать от ужаса, думая, что ночью в детской прячется немыслимое чудовище?

— Привет. Представляешь, только недавно встала. — Полина поразилась тому, как спокойно и беспечно звучит ее голос. — Алик у нас такой умница. Не стал меня будить, сам ушел в школу и даже завтрак мне приготовил.

Поговорив с Женей, она вылила чай в раковину и сварила себе кофе. Полина не любила чай. А остывший — тем более.

«А уж тот, что заварил Алик, и подавно. Верно?»

«Нет, не верно!» — упрямо возразила сама себе Полина и съела бутерброд. Она не боится Алика, не испытывает к нему никаких злых чувств. Сегодня ночью у нее снова случилась паническая атака. Просто очередной приступ: накатила тоска с вечера и мозг выдал реакцию.

«Но ведь ты не думаешь, что в детской ничего не было! Ты уверена: тебе не привиделось!» — не желал умолкать внутренний голос.

— Я не желаю ломать над этим голову! — громко сказала Полина.

Она решила не говорить о случившемся ни Жене, ни Олегу Павловичу. Ничего нового от них все равно не услышит, а жалостливые, озабоченные, опасливые взгляды уже порядком надоели.

Жизнь продолжалась. Протекала она, как казалось Полине, в двух реальностях, двух временных пластах.

Днем, когда приемный сын находился в школе, все было в порядке: она занималась домашними делами, читала, выходила прогуляться, делала задания, которые задавали на курсах татарского языка.

Но стоило Алику вернуться домой, как ей становилось не по себе. Внешне все было отлично: они улыбались друг другу, Полина спрашивала, как дела, и мальчик рассказывал, что нового в школе. Она кормила его обедом, давала на полдник творог и яблоко, запеченное с корицей и сахаром, как он любил. Держалась при этом любезнее и ласковей некуда, челюсти ныли от искусственной улыбки. Потом возвращался Женя, и начинался очередной тихий вечер в семейном кругу.

Только все это было на поверхности.

А чуть глубже таилось совсем другое, и хотя Полина списывала все на расстроенные нервы и расшатанную психику, ей не очень верилось, что дело лишь в этом.

Правда состояла в том, что Полина боялась оставаться наедине с Аликом. Без этого было не обойтись, и она всеми силами старалась преодолеть страх: включала музыку, радио, телевизор, громко и с деланой оживленностью говорила — неважно что.

Тишина была хуже всего — в ней чудилась угроза. В этой тиши, которая немедленно сгущалась и начинала давить на нервы, могло случиться всякое.

«Я отвожу взгляд или поворачиваюсь к нему спиной — и кожей чувствую, что он меняется, становится кем-то иным! Стоит резко оглянуться, как я увижу такое, чего рассудок мой не выдержит. Господи, откуда такая чушь, я же здравомыслящий человек?!»

Любимый дом, в котором Полина знала каждый уголок, превратился в лабиринт страха.

Когда она была маленькой, ходила с родителями и Светой в чешский Луна-парк, где был такой лабиринт. Едешь в кособокой тележке вглубь, а сверху и с разных сторон на тебя жадно набрасываются монстры. Ты визжишь от ужаса и в какой-то момент настолько проникаешься этим хмельным и острым чувством, что забываешь: вокруг тебя — всего лишь дешевый аттракцион. Начинает казаться, что скользящая по рельсам тележка вот-вот остановится и все чудища выйдут из мрака и накинутся на тебя. Ты уже не помнишь, что окружающая жуть — всего лишь грубо намалеванные декорации, а монстры — заводные куклы и за тонкими фанерными стенами ждут родители. Ужасы становятся настоящими, и твой страх — тоже!

Полина давно выросла, но сейчас ей казалось, будто она снова едет в хлипкой тележке в глубь лабиринта и за каждым поворотом ее поджидает кошмарный призрак. В любую минуту могло случиться что-то нехорошее, страх сочился из стен и заползал в душу.

Глупо страшиться одиннадцатилетнего ребенка, но она ничего не могла с собой поделать. Полине казалось, что она часто ловит на себе изучающий, недобрый взгляд Алика. А если смотрела в ответ, он улыбался механической, неестественно широкой улыбкой.

Боковым зрением Полина порой замечала, что Алик движется странно, ненормально — зачем-то пригибается к земле, горбит спину, вытягивая вперед шею, производит какие-то манипуляции руками, трясет головой. Однако стоило ей резко обернуться, как оказывалось, что он стоит или сидит в самой обычной позе. Или же — это вообще находилось за гранью понимания! — находится вовсе не там, где она ожидала его увидеть: ближе, дальше, в другой стороне. Как такое могло быть, она не понимала. Дело в обмане зрения или он умеет перемещаться с противоестественной скоростью?

В довершение всего Полине стало казаться, что Алик следит за ней, постоянно стоит за ее спиной. Непрестанно думалось, что он может вдруг очутиться рядом, появиться возле нее, как черт из табакерки.

Вместе с тем она сознавала: дело не в мальчике, а в ней самой. Что-то повредилось в ее голове — видимо, она и впрямь нездорова.

Совершенно измучившись, Полина сказала себе, что, если так будет продолжаться и дальше, придется рассказать о своих страхах Олегу Павловичу. Возможно, потребуются сеансы у психотерапевта или еще какие-то процедуры в стационаре: увеличивать дозы лекарств уже просто некуда.

Родительское собрание закончилось почти в восемь вечера. Это уже сделалось привычным: обсуждать то, как сильно упала успеваемость, выслушивать слова учителей, что уроки в классе стало вести совершенно невозможно, поскольку дисциплина отвратительная.

— Дети неуправляемые! — снова и снова повторяла Дарина Дмитриевна, а вслед за нею и директор, которая специально пришла на собрание пятого «Б» поговорить с родителями.

Четверо учеников перешли в другие школы. Прямо посреди учебного года, неслыханное дело, удар по репутации, сетовала директриса.

Говорили долго, сердито, страстно. Ходили по кругу, потому что решения никакого найти не удавалось. Полина устала слушать. Быстрее бы закончился этот цирк, думалось ей.

Наконец, родители стали расходиться, но Полина не спешила. Ей нужно было поговорить с Дариной Дмитриевной. Когда класс опустел, она подошла к учительскому столу.

— К Алику нет никаких претензий, — торопливо проговорила Дарина Дмитриевна, отводя глаза в сторону.

— Знаю, — кивнула Полина. — Но вы просили зайти к вам, поговорить. У вас, кажется, есть предположение, почему у Алика не складываются отношения с ребятами. Ничего ведь не изменилось? Он все так же ни с кем не дружит?