Альбина Нури - Глоток мертвой воды

— Не изменилось. — Дарина Дмитриевна поправила безупречную стопку тетрадей на столе. — Вы правы, у меня действительно есть предположение, почему это происходит.

Полина терпеливо ждала, что скажет учительница. А той, видимо, никак не удавалось подыскать нужные слова.

— Я считаю, корни всего, что происходит с детьми, кроются в семье, в отношениях с родителями. Ребенок не может быть востребован, успешен, принят в коллективе, если его не любят, не понимают дома.

— Подождите, вы считаете, что мы плохо относимся к Алику?

— Да. То есть не совсем… Конечно, вы не морите его голодом, одеваете, кормите. Но ведь этого недостаточно! Я знаю, вам пришлось пережить трагедию…

— Пожалуйста, не нужно об этом. Давайте говорить об Алике, — резко прервала Полина.

— Конечно. — Дарина Дмитриевна слегка покраснела. — Извините. Просто все взаимосвязано, и я имела в виду, что после случившегося вам, возможно, стало не до Алика. Ваше отношение к нему ухудшилось, тем более вы и раньше… не могли принять его. Может быть, даже жалели, что усыновили, а теперь он и вовсе неприятен вам тем, что он есть, а вашей дочери нет. Но ведь мальчик ни в чем не виноват! Разве вы не понимаете, как это жестоко — постоянно отталкивать его?

Дарина Дмитриевна выпалила последнюю фразу и умолкла, во все глаза глядя на Полину.

— Вы полагаете, что мы с мужем плохо обращаемся с Аликом? Вы это пытаетесь мне сказать? — Полина сняла очки, повертела их в руках и снова надела.

— Не ваш муж. Только вы, — ответила Дарина Дмитриевна. — И я не «полагаю», а точно знаю. Алик мне говорил. У нас с мальчиком сложились доверительные отношения.

— Что еще он вам рассказывал? В рамках «доверительных отношений»? — Полина нервно усмехнулась и облизнула внезапно пересохшие губы.

Учительница замялась.

— Мне не хочется, чтобы вы так реагировали. И меньше всего я хочу, чтобы Алик был наказан за свои слова.

— Уверяю вас, он не будет наказан, — быстро проговорила Полина.

— Да? А я не уверена. — Осуждение в глазах Дарины Дмитриевны стало совершенно отчетливым. — Алик очень чуткий, понимающий ребенок. Он переживает, зная, как вам больно, как плохо вы чувствуете себя из-за постоянного приема таблеток. У вас нарушение сна, галлюцинации, и вы…

— Он говорил вам об этом? — Полина была потрясена. — Не могу поверить!

— Дети, особенно младшего возраста, постоянно рассказывают о том, что происходит дома, — наставительно заметила Дарина Дмитриевна. — Вам это любой учитель или воспитатель детского сада скажет. Но сейчас не об этом. Мальчик тянется к вам, жалеет вас, а где же ваша жалость к нему? Вы ведь женщина! То, что вы избегали его, игнорировали, — плохо. Но рукоприкладство! В последнее время вы позволяете себе и это!

— Я никогда и пальцем его не трогала, — еле выговорила ошарашенная Полина.

— Прекратите лгать! — отчеканила учительница и встала со стула. — Я своими глазами видела на его руках следы синяков! А недавно Алик признался, что вы впали в неистовство и избили его! — Дарина Дмитриевна задохнулась от волнения, но договорила: — Я… я не хотела бы, вы с мужем уважаемые люди, у вас сейчас непростой период, и раньше никогда ничего подобного не было. Только предупреждаю вас: если такое еще раз повторится, я буду вынуждена уведомить соответствующие инстанции!

Полина медленно брела по длинному темному коридору к лестнице, вспоминая кошмарный, абсурдный разговор. Что происходит с нею? Что стало с ее жизнью? Как могло случиться, что она сидела и выслушивала эти невозможные слова в свой адрес?

Синяки, избиения… Полина настолько опешила, что не сумела четко и внятно опровергнуть нелепые обвинения.

Сейчас она даже не могла припомнить, чем окончилась беседа с учительницей. Единственное, чего ей хотелось, — оказаться подальше отсюда. Стыд, обида, растерянность переполняли ее, гнали прочь. Полина чувствовала себе несчастной, одинокой, больной.

Притихшая школа казалась заколдованным замком, в углах притаилась чернота, по потолку двигались тени. Ей вдруг почудился смутный запах сырости и гнили. Вот-вот неведомое нечто оживет в этом сумраке и выползет наружу из глухого угла за поворотом, чтобы утянуть ее за собой.

Секунда — и она пропадет, сгинет, успев напоследок подумать, что сегодня двадцать второе марта, день, который стал для нее последним, и это уже никогда не изменится…

— Здравствуйте, тетя Полина!

Она громко вскрикнула и попятилась.

— Не бойтесь, это я, Лиля.

Полина прижала руки к груди, стараясь перевести дыхание. Она стояла на лестничной клетке, впереди было окно, и девочка сидела на подоконнике. В руках у нее было что-то пестрое. Подойдя ближе, Полина увидела, что это шапка с большим помпоном.

— Как ты меня напугала! — Ей все никак не удавалось прийти в себя. Лиля спрыгнула с подоконника. — Ты почему не дома?

— Хотела спросить у вас кое-что, — глядя в пол, проговорила девочка.

Они пошли вместе вниз по лестнице.

— Знала, что вы придете на собрание, и ждала.

— Почему же ты к нам не пришла?

— Мне надо с вами наедине поговорить. А дома у вас… этот. И звонить я не хотела, вдруг он подслушает. Узнает, что я звонила.

Лестница кончилась, и Полина остановилась, повернувшись к Лиле. Что опять за разговоры, намеки, тайны? Как же она устала от этого!

— Лиля, я неважно себя чувствую. Пожалуйста, не ходи вокруг да около. Скажи прямо.

— Давайте поживее! Мне школу нужно закрывать! Скоро уже девять, — крикнул им через весь коридор сторож, который сидел за столом возле входной двери.

— Извините! Мы идем. — Полина заторопилась к выходу.

Лиля на ходу надела шапку, застегнула куртку.

— Тетя Полина, вы ведь домой? Подвезите меня, в машине поговорим.

Несколько минут спустя они сидели в салоне автомобиля. Полина завела двигатель, прогревая машину.

— Мы одни, — сказала она. — Никто нас не слышит.

— Угу. — Лиля кивнула. Она низко склонила голову, а когда подняла, в глазах ее блестели слезы.

Вид плачущей девочки, к которой была так привязана ее дочь, заставил Полину позабыть о собственных бедах и проблемах. Она повернулась к ней, прижала к себе.

— Тише, Лилечка, успокойся, моя хорошая, не надо, — шептала она, а девочка плакала все горше, и худенькое, как у птички, тельце тряслось и дрожало. Шапка с нелепым огромным помпоном сползла набок, и Полина сняла ее с головы Лили, бросила на заднее сиденье.

Она и сама не заметила, что тоже разрыдалась. Вдруг подумалось, что наконец-то она плачет рядом с человеком, который в полной мере разделяет ее горе («О чем это я? Женя ведь тоже горюет искренне!»), и что это хорошие, очистительные слезы, которые приносят облегчение, а не рвут душу в кровавые клочья.