Алексей Иванов - Пищеблок [litres]

Потом Валерку вынесло к стадиону. Родители сидели на скамейках в ожидании начала футбольного матча, а футболисты бестолково суетились на поле. Лёва Хлопов держал совет с каким-то мускулистым папашей, явно спортсменом. Возле ворот Гельбич ловко нагонял мяч, подбрасывая его то коленками, то носками кедов. Валерка направился к Гельбичу.

– Чё, Венька, всё-таки заставили тебя? – посочувствовал он.

– Да не, я уже сам согласился, – беспечно ответил Гельбич.

– Перевоспитали, что ли? – опешил Валерка.

Гельбич, не отрываясь, следил за мячом.

– Лёвыч всё объяснил по-нормальному. Бьёмся с третьим отрядом, а Лёвыч из лучших игроков составит сборную против «белазов».

Валерка и так всё это знал. Что же такого нового Лёва поведал Гельбичу, как сумел переубедить его? Валерка смотрел на Гельбича с недоверием.

– Ты же орал, что лучше утопиться, чем на футбол…

– Лёва сказал – первенство. Это, блин, важняк ваще.

Валерку вдруг обдало холодом. Пламенного революционера Веньки Гельбича больше не существовало. Лёва что-то с ним сделал. А что он мог сделать? Укусить? Гельбич испугался укуса? Но Гельбич не похож на испуганного… Валерка потихоньку попятился. А Гельбич не обратил на это внимания. Он готовился к решающему матчу.

Лёва что-то горячо растолковывал своим игрокам, размахивая руками. Он смотрелся ну совсем как обычно: трикохи, майка, галстук, растрёпанные светлые волосы. Валерка уже не боялся его – страх обрёл своё место. Днём вампир не представлял опасности, а ночью Валерка просто прятался в «домике» и закрывал голову подушкой. Да, хлипкий «домик» был сделан из верёвки, простыни и кнопок, но защищал от Лёвы надёжно. Пускай Лёва творит, что хочет, лишь бы не трогал. Лёва и не трогал Валерку.

Для Валерки Лёва стал кем-то вроде зубного врача: врач утаскивает людей к себе, мучает там, однако потом отпускает. Ужасно представить, как стоматолог в своём логове орудует бормашиной и щипцами, ещё ужаснее вообразить самого себя у него в плену – и всё равно можно жить, если умело гаситься и не думать. Гаситься у Валерки получалось, а не думать – увы, нет.

Он убрался со стадиона, испытывая горькое разочарование.

Он пошёл в столовку, потому что в Родительский день всем желающим наливали компот. На Пионерской аллее взгляд Валерки зацепился за стенды с рисунками в защиту мира. Валерка вспомнил, как в кружке художники пыхтели над ватманами, изображая разную фигню: кошек и собак, цветочки, всякие бабушкины деревни и прогулки по зелёным лесам. Но сейчас на стенде висели совсем другие картины: иностранные генералы и солдаты, богачи, полицейские и чёрные бомбы. Валерка удивился, и к его удивлению примешалось неприятное беспокойство: в чём тут дело?.. Конечно, жираф в зоопарке и новогодняя ёлка – это девчачьи нюни, однако кружковцы хотели рисовать свои нюни, а не карикатуры из журнала «Крокодил». По какой причине художники переменили замыслы?..

– Нравится? – услышал Валерка за спиной.

Он оглянулся. На скамейке перед стендами сидел Альберт. Он наблюдал за впечатлением, которое выставка производит на зрителей.

– Почему рисунки другие? – хмуро спросил Валерка.

– Они больше соответствуют теме. Мы критикуем поджигателей войны.

Мимо стендов проходили родители, но особо не задерживались.

– Своёво-то ничего нету, – буркнул Валерка.

Ему почему-то стало жалко прежних кошек и собак, пусть и нелепых, зато ярких, искренних и настоящих.

– Возвращайся в кружок и рисуй, что хочешь, – предложил Альберт, поправляя на груди красный галстук. – Тебе у нас вправду будет лучше.

Валерку будто ударило ледяным током. «Тебе будет лучше!» – точно так же говорил и Лёва, упрашивая пустить в «домик»! А скамейка, на которой сейчас сидел Альберт, – та самая, на которой Валерка однажды ночью увидел вампира, пьющего кровь у какой-то девчонки!.. Валерка узнал очертания головы и плеч Альберта, узнал причёску… Альберт и был тем вампиром!

На подрагивающих ногах Валерка быстро шагал прочь от Пионерской аллеи. Альберт Стаховский, Маринка Лебедева, Лёва Хлопов… Кто ещё в пионерлагере «Буревестник» по ночам высасывает кровь из людей? И кому рассказать об этом ужасе? Гельбичу? Гельбич покорился Лёве! Юрику Тонких? Тонкий тут же обоссытся и сдохнет! Наталье Борисовне или Ирине Михайловне? Они его в психбольницу сдадут!.. Поверить в вампиров мог только Горь-Саныч – а он один раз уже не поверил… Впрочем, тогда Валерка указал на Лёву, который не покидал корпуса, вот Горь-Саныч и усомнился…

Валерка сидел в пустой столовке, думал и пил компот. Столовку заливал солнечный свет, но повсюду – на полу, на длинных столах, на стенах – лежали тени от оконных решёток. Конечно, решётки здесь поставили не для того, для чего их ставят в тюрьмах, а просто уберегали стёкла от случайного попадания мяча: дети в лагере – озорники. Тем не менее, это были решётки.

На кухне звенела стаканами судомойка баба Нюра. Время от времени она выглядывала в зал, но посетителей не прибавлялось. Мелкий чёрненький мальчик в очках тихо грустил над компотом, как брошенный щенок.

– Эй, ты, – окликнула его баба Нюра. – Ма-а… ма-амка не приехала?

Мальчик не ответил.

Баба Нюра тяжело вздохнула, вытерла мокрые руки о фартук на животе, открыла на продуктовой полке картонную коробку с конфетами и зачерпнула горсть дешёвых «батончиков». Потом неуклюже выбралась в зал, подошла к печальному мальчику и высыпала конфеты перед ним на стол.

– По-о… сластись, – заикаясь, сказала она и погладила мальчика по голове. – Не га-арюй. Мамка те-эбя серавно лю-убит.

От лагеря до Концертной поляны было рукой подать – полкилометра через сосновый бор. Поляна лежала на пологом берегу Волги. Концертной её называли по той причине, что здесь проводили различные общелагерные мероприятия вроде «Весёлых стартов», выступлений художественной самодеятельности или Последнего костра в конце смены. На соревнованиях и смотрах пионеры могли валяться в траве – это лучше, чем на песке стадиона, а на Последнем костре, понятное дело, на поляне жгли огромный костёр высотой в два человеческих роста: не на Дружинной же площадке его устраивать, где газон и беговая дорожка, да и вообще чистота и порядок.

А в Родительский день к берегу Концертной поляны причаливали моторные лодки, на которых из города приплывали родители, не желающие пользоваться общественным транспортом, то есть речными трамвайчиками. Лодками управляли отцы из числа упёртых рыбаков; для них такой способ посещения чад был компромиссом между заветным увлечением и семейным долгом. Отцы вытаскивали на песок свои «Казанки» и тотчас забрасывали в воду удочки-донки, а потом время от времени бегали проверять улов.