Кэтрин Арден - Медведь и Соловей [litres]

– А как его снова связать? – спросила Вася чуть нетерпеливо.

Морозко слабо улыбнулся.

– У меня осталась одна последняя хитрость. – Ей показалось, или его взгляд задержался на ее лице? Ее оберег стал тяжелым. – Я свяжу его на переломе зимы, когда я сильнее всего.

– Я могу вам помочь.

– Да неужели? – молвил Морозко, чуть развеселившись. – Еще почти ребенок, полукровка, необученная? Тебе не даны мудрость, боевые умения, волшебство. Чем именно ты можешь мне помочь, Василиса Петровна?

– Я поддержала жизнь домового, – возразила Вася. – Я не пустила упырей к нам на порог.

– Молодец, – с иронией похвалил он ее. – Одна новорожденная упырица убита при свете дня, один бледный домовой цепляется за жизнь… и девица, которая глупо убежала в снега.

Вася судорожно сглотнула.

– У меня есть оберег, – сказала она. – Мне его передала няня. От отца. Он помогал в те ночи, когда приходили упыри. Может и снова помочь.

Она вытащила сапфир из-за пазухи. Когда на синий камень упал свет, он вспыхнул шестилучевой звездой.

Ей показалось, или лицо хозяина зимы стало чуть бледнее? Губы у него были сжаты, глаза казались глубокими и бесцветными, как вода.

– Мелкий талисманчик, – бросил Морозко. – Старое, хилое волшебство для защиты маленькой девочки. Жалкая штучка, чтобы выставить ее против медведя.

Однако его взгляд задержался на подвеске.

Вася этого не заметила. Выпустив из пальцев оберег, она подалась вперед.

– Всю мою жизнь, – заявила она, – мне говорили: «иди туда» или «иди сюда». Мне говорят, как я буду жить, и говорят, как я должна умереть. Мне надо стать служанкой мужчины и ублажающей его кобылой или спрятаться за высокими стенами и отдать свою плоть холодному безмолвному богу. Да я даже в пасть ада пойду, если это будет путь, который я сама выбрала! Я лучше умру завтра в лесу, чем сто лет буду жить той жизнью, которую мне предназначили. Прошу! Я прошу позволить мне вам помочь.

Секунду Морозко словно колебался.

– Ты меня не услышала? – спросил он, наконец. – Если медведь получит твою жизнь, ну… тогда он освободится, и я ничего не смогу поделать. Лучше тебе держаться подальше от него. Ты всего лишь девушка. Возвращайся домой, где ты будешь в безопасности. Это мне поможет, так будет лучше всего. Носи свой камень. Не уходи в монастырь. – Она не заметила жестких складок у его губ. – Для тебя найдется жених. Я об этом позабочусь. Я дам тебе приданое – настоящее сокровище, как предписывает сказка. Как тебе это понравится? Золото на руках и шее, лучшее приданое во всей Руси?

Вася так резко встала, что лавка с шумом опрокинулась. Она не находила слов и молча убежала в ночь, босая, с непокрытой головой. Соловей негодующе посмотрел на Морозко и бросился за ней.

«Это получилось плохо», – сказала кобылица.

– Разве я не прав? – возразил Морозко. – Ей лучше отправиться домой. Брат ее защитит. Медведь будет связан. Для нее найдется муж, и она будет в безопасности. Она должна носить подвеску. Она должна долго жить и помнить. Я не допущу, чтобы она рисковала жизнью. Ты ведь знаешь, что стоит на кону.

«Значит, ты не отвергнешь саму ее суть. Она увянет».

– Она юна. Приспособится.

Кобылица ничего не ответила.

Вася не могла сказать, сколько они скакали. Соловей вышел за ней на снег, и она, не задумываясь, забралась ему на спину. Она скакала бы целую вечность, но, в конце концов, конь вернулся к ельнику. Дом среди елей шатался у нее перед глазами.

Соловей тряхнул гривой.

«Слезай, – сказал он. – Там тепло. Ты замерзла, ты устала, ты испугалась».

– Я не испугалась! – огрызнулась Вася, но все-таки соскользнула с коня.

Когда ее ступни ударились о снег, она содрогнулась. Еле ковыляя, она протиснулась между елями и перешагнула знакомый порог. Огонь в печи взметнулся. Вася стянула с себя влажную верхнюю одежду, не замечая, как бесшумный слуга ее забирает. Как-то ей удалось добраться до огня. Она плюхнулась на лавку. Морозко и белой кобылицы не было.

Выпив чарку меда, она задремала, прижав замерзшие ступни к боку печки.

Огонь прогорел, но девушка не проснулась. В самый темный час ночи ей приснился сон.

Она оказалась в комнате у Константина. Воздух провонял землей и кровью, а над дергающимся телом священника скрючилось чудовище. Когда оно подняло голову, его губы и подбородок оказались заляпаны кровью. Она подняла руку, чтобы его изгнать, и оно с воплем выскочило в окно и исчезло. Вася присела у кровати, срывая изорванное одеяло.

Однако лицо у нее под руками не было лицом отца Константина. На нее уставились мертвые серые Алешины глаза.

Вася услышала рык и обернулась. Упырь вернулся, и это оказалась Дуня. Мертвая Дуня уже наполовину протиснулась в окно: рот стал зияющим провалом, кости торчали из кончиков пальцев. Дуня, которая была ей матерью! А потом тени у священника на стене слились воедино в одноглазую тень, которая хохотала над ней. «Плачь! – приказала тень, – тебе страшно. Как вкусно!»

Все иконы в углу ожили и одобряюще закричали. Тень раззявила рот, чтобы опять засмеяться, но тут же перестала быть тенью, став медведем – громадным медведем с голодной пастью. Он с ревом дохнул огнем… и стена загорелась – ее дом загорелся! Откуда-то донесся Иринин вопль.

Между языками пламени возникла ухмыляющаяся морда с громадной темной дырой на том месте, где должен быть глаз. «Пойдем, – сказала она. – Ты будешь с ними, и будешь жить вечно». Ее мертвые брат и сестра стояли рядом с этим существом и словно манили ее из-за огня.

Васю что-то ударило по лицу, но она не обратила на это внимания.

Она протянула руку. «Алеша, – позвала она. – Лешка!»

Снова пришла краткая боль, острее, чем в прошлый раз. Васю вырвало из сна. Она издала сдавленный звук, одновременно похожий на рыданье и вопль. Соловей встревоженно тыкался в нее храпом. Он укусил ее за плечо. Она вцепилась в его теплую гриву. Руки у нее были ледяными, зубы стучали. Она уткнулась лицом в конскую шкуру. В ее голове метался вопль и тот смеющийся зов: «Приходи, иначе больше никогда их не увидишь».

А потом она услышала другой голос и ощутила волну ледяного воздуха.

– Отодвинься, бык неуклюжий!

Соловей возмущенно заржал, и тут же к Васиному лицу прикоснулись холодные руки. Она попыталась смотреть, но видела только горящий отцовский дом и одноглазого, который манил ее к себе.

«Забудь его, – говорил одноглазый. – Иди сюда».

Морозко отвесил ей оплеуху.

– Вася! – позвал он. – Василиса Петровна, смотри на меня!

Она словно притащилась откуда-то издалека, но, наконец, смогла увидеть перед собой его глаза. Она не видела дома в ельнике: были только ели, снег, кони и ночное небо. Вокруг нее обвивался ледяной ветер. Вася постаралась выровнять испуганное дыхание.