Нил Гейман - Пляска фэйри. Сказки сумеречного мира

Кроме того, Гейман – талантливый поэт и автор рассказов. Его произведения входят во многие антологии сказок для взрослых, составленные Эллен Датлоу и Терри Виндлинг, в сборники «Зеленый рыцарь» и A Wolf at the Door и в несколько выпусков «Лучших фэнтези и страхов года». Опубликованы также сборники рассказов Геймана – Angels and Visitations и «Дым и зеркала».

Веб-сайт Нила Геймана: www.neilgaiman.com

Большинство стихотворений, которые я написал, спокойно сидят себе на странице и довольствуются тем, чтобы их читали про себя. Но в этом стихотворении звучит музыка фэйри – ритмы танца, от которого ноги сами так и просятся в пляс. Так что «Пляску фэйри» нужно читать вслух. Может, кто-то захочет подобрать для нее мелодию. Но, может статься, читая его, вы услышите самую настоящую музыку фэйри, и ноги подхватят ритм, и голова заполнится звуками, и вы не сможете больше думать ни о чем, кроме этой музыки и ритма, и будете только плясать и плясать до тех пор, пока не рухнете в изнеможении – чтобы уже не подняться никогда. В общем, на музыку фэйри эти стихи лучше не петь.

Нил Гейман

[78]

Отдача толкнула в плечо, и одно из существ – то, красивое – пало замертво. Но, как сказал бы Па, странности начались задолго до того.

Два дня назад я стрелял и убил двух воробьев и кролика, которого назвал «Позицией». Сразу после этого я похоронил их в глубоком песке подальше от воды.

Вчера на заре я почуял их сразу, как проснулся. Солнце текло сквозь иголки пустынного дуба прямо мне в глаза. Я перевернулся на живот, поднял голову и увидел их: они лежали сразу за пологом палатки.

Кто-то выкопал трупы из полуметровых ям и разложил на оранжевом песке, покрытом палой листвой. Где-то в метре от моей головы, вместе с подушкой.

Я, естественно, ничего не услышал.

Это был не обычный источник. Пологий гранитный купол цвета ржавого железа, площадью гектаров в пятьдесят, вздымался над пустыней, где я встал лагерем. Карты называли его Скалой Сердца. Миллионы лет скудных дождей – а, может, ползучие льды в последний ледниковый период – так источили камень, что вся вода на этой его стороне сбегалась в одну точку. Там получился гранитный уступ высотой метров пять над ложем пустыни, а под ним – первозданная каменная чаша, окруженная красным охряным песком.

Если смотреть сверху, с воздуха, купол имел форму сердца, с возвышенностью у острия (оно указывало на север) и источником в ложбинке между округлостями – ровно напротив, на юге.

От берега чаши сухое русло ручья шириной в четыре-пять метров уходило на полкилометра в пустыню и заканчивалось в соленом озере метров ста шириной. Раз в десять лет паводок наполнял ручей на целую пару часов, и тогда озеро и в самом деле становилось озером, а дня через два-три вся система снова как будто пересыхала. Но если бы какому-нибудь идиоту пришло в голову прогуляться по дну через пару месяцев после дождя, он бы провалился сквозь соляную корку и благополучно утоп в грязи.

Чашу окружали чахлые заросли красного дерева. Один-единственный пустынный дуб рос среди колючей травы полсотни метров поодаль, если идти вдоль ручья.

Я даже не знал, к какой пустыне это место относится, – только что оно слишком далеко на северо-западе, чтобы считаться частью Налларбора [79]. Судя по звукам и запахам, это был самый край мира: пустота, вкус пыли и эвкалипта, вздохи листвы, а дальше – тишина.

Зверье пахло мертвым сырым мехом, но, как и полагается дичи, с душком. Пару секунд я просто тупо таращился на них, потом перелез из мешка в пару шорт и кроссовки. Отцовский «аншютц» лежал, где его вчера положили, в палатке, в ногах постели, но меня в тот момент интересовала не целевая винтовка. «Ремингтон» – помповый дробовик, не какой-нибудь однозарядник двадцать второго калибра – остался в «тойоте». Я взял мачете, расстегнул молнию на накомарнике, выскочил наружу и бегом припустил к машине.

– Эй! – крикнул я, наложив, наконец, руки на «ремингтон».

Мне никто не ответил.

Само собой, я так и знал. Ни единой человеческой души на две сотни километров в любом направлении. Часть рабочего задания, все нормально.

Но кто-то же пригладил птичьи перья и смыл следы крови с выходного отверстия на кроличьем черепе.

Худосочные эвкалипты и заросли акации окаймляли границы Скалы Сердца, питаясь теми жалкими толиками воды, что она роняла в пустыню. Совершенно недостаточно, чтобы спрятаться. Я в курсе – сам проверял.

Я взобрался на пик, прихватив бинокль. Ничего, кроме стаи кенгуру, отдыхающей в скудной тени каких-то деревьев в паре километров. Их я знал – они каждую ночь приходили сюда на водопой. Кенгуру не выкапывают дохлых животных с полуметровой глубины и не моют трупы от крови.

– Эй! – крикнул я еще разок.

Первоначальное удивление постепенно улеглось, никакой угрозы я не чувствовал. Впрочем, когда у тебя дробовик в руке, это не так уж трудно. И все-таки кто-то – судя по всему, любитель играть в игрушки – выкопал моих животных… Стало быть, я здесь не один.

Вернувшись в лагерь, я прислонил «ремингтон» к дереву и раскочегарил газовую плитку. Кофе я во френч-пресс положил достаточно на двоих. Возможно, кофейный запах выманит того, кто скрывается где-то там, в пустыне, на открытое пространство. Надо полагать, какой-нибудь старый абориген. Или геологоразведочная партия дурака валяет. Мой приятель, Джеймс, собирался поступать в университет на геологический – шуточка как раз в его духе.

Но если это все-таки геологи, то где они?

Только полчаса спустя я заметил следы босых ног, уходящие в воду.

В первые десять дней я так никого и не подстрелил. После этого каждую убитую птицу хоронил в отдельной могиле: срезал пару прутиков, зачищал от коры и связывал в маленький крест. Тушку первого воробья я окрестил «Бессознательной Зависимостью от Бюрократических Условий» (в честь двух любимых писателей сразу), написал имя шариковой ручкой на деревяшке, и поставил памятник в головах последнего места птичьего упокоения. Вторым шел снова воробей – «Трикси», в честь папиного «Форда Фалькон». Обоим я отрубил ноги и повесил на ветку дерева – сушиться и для муравьев. От этих манипуляций меня слегка подташнивало, но моему боссу в Эукле подавай трофеи – пока не решит, что мне можно доверять.

На третью неделю стоянки ко мне на завтрак вдруг завалилась маленькая стайка скворцов, числом шесть. Я учинил бойню: притаился с «ремингтоном», заряженным крупной дробью, подождал, пока они подлетят поближе, а потом выпалил. Пять зарядов дроби за семь секунд, крутясь на месте, как маньяк. Потом, после, мне даже стало как-то не по себе – очень уж мне это понравилось. Этих птиц я хоронил с особой тщательностью.