Александр Варго - Нелюдь [litres]

Последняя фраза Валентины буквально вылетела из его глотки, словно шрапнель из жалящих осколков стекла.

– Ты помешался на сраной псине, – откликнулся Макс и снова пьяно икнул.

– Нет… Жаль, что ты ничего не понимаешь, – с мукой в голосе выдавил Валентина. – Каждый раз, когда я просыпаюсь, мне кажется, что это черное чудовище с рваным ухом сидит на моей кровати, смотрит на меня и облизывается. А морда у нее вся блестит от крови Димы! Она старая, Макс. У твари стесаны клыки, но они еще способны рвать плоть. Ты слышишь меня?!

– Слышу.

Макс неуклюже обнял гея.

– Я могу найти для тебя черную дворнягу, – зашептал он в ухо Валентине, обдавая запахом перегара. – Располосую ей ухо и нарисую под глазом белое пятно. Ты представишь, что это та самая собака, и отомстишь за брата как захочешь. Разорвешь крючьями, зальешь кипятка в глотку, вырвешь когти…

Валентина вздохнул, вытягивая худые ноги.

– Спасибо за предложение, но нет. И вообще… Пожалуй, пора спать.

– Сегодня без развлечений? – прищурился Макс. Он протянул руку к выпивке, не сводя плотоядного взора с любовника. Его пальцы задели бутылку, и она перевернулась, заливая стол виски, которое в сумерках напоминало маслянисто-черное озеро.

– Какой я неуклюжий, – прыснул Макс, шлепая ладонью по расползающейся луже. – Ну, так что?

– Нет. Я хочу спать.

Макс поднялся на ноги и шагнул куда-то в темноту.

– Эй, ты куда? – встревоженно спросил Валентина.

Парень появился через секунду, и гей замер. Обнаженный по пояс, с прекрасно сложенным мускулистым телом, которое мягко заливал прохладный свет луны, Макс был словно соткан из ночных грез и далеких созвездий.

«Он похож на бога», – непроизвольно шевельнулась у Валентины мысль, и сладкая истома охватила нижнюю часть живота.

– Любишь боль, любимая? – сипло прошептал Макс. В его руке что-то тускло блеснуло, но гей слишком поздно спохватился, когда сообразил о грозящей опасности. Узкое, остро отточенное лезвие скальпеля скользнуло по его впалой груди, рассекая кожу до самого пупка. Мгновением позже вспыхнула боль, обволакивающе-тягучая, как раскаленная лава, что выползает из жерла вулкана. Края длинной раны разошлись, потекла кровь, от которой в вечерний воздух заструился легкий пар.

Истерично вскрикнув, Валентина отшатнулся, неверяще глядя на жуткий разрез.

– Ты… ты… – задыхаясь от пульсирующей боли и ужаса, пролепетал он. Ладони бестолково скользили по липкому животу в тщетной попытке соединить расползающиеся края кожи.

– Не ссы, Валя, – буднично проговорил Макс. Развернувшись, он внезапно метнул скальпель в стену. Хирургический нож воткнулся в деревянную обивку, в двух сантиметрах над фотографией его родителей.

– Ты убил меня! – завизжал Валентина, пятясь назад. Кровь стекала по плоскому животу, пропитывая багровым киселем кружевные трусы гея, и тонкими струйками бежала дальше по тощим ногам. – Что ты натворил?!!

– Закрой рот, – жестко приказал Макс. Голос его звучал членораздельно и ровно, без икания и запинаний, словно он и не пил вовсе. – Верещишь как свинья.

Он шагнул к Валентине. Тот был настолько охвачен всепоглощающим ужасом, что казалось, еще чуть-чуть – и он брякнется в обморок. Макс с легкостью подхватил его на руки и, склонившись, неожиданно лизнул окровавленную грудь любовника.

– Не убивай меня, – прохрипел Валентина. Его и без того бледное лицо приобрело грязно-пепельный оттенок. – Прошу тебя…

– Испугался? – с деланым сочувствием поинтересовался Макс, занося любовника на кухню. – Не ссы.

Он буквально швырнул Валентину на стул и небрежно кинул ему рулон бумажного полотенца.

– За… зачем ты это сделал? – проскулил гей, трясущимися руками размазывая по животу кровь. Он попытался развернуть полотенце, но его пальцы так дрожали, что он выронил рулон. Разматываясь белой лентой, тот покатился к холодильнику. – Я ведь люблю тебя!

Макс уставился на него как на круглого идиота.

– И я тебя люблю, – нежно промурлыкал он, поднимая с пола раскатанное полотенце. Кое-как свернул его обратно, после чего достал из верхнего шкафчика аптечку. – А еще я знаю, что ты обожаешь боль. Разве тебе сейчас не больно? Нет? Так я могу раздвинуть края раны и натереть твою плоть солью с перцем…

Валентина всхлипнул, сгорбив плечи. Все происходящее казалось ему каким-то диким, чудовищным кошмаром, по сравнению с которым сон про пса-людоеда казался безобидной детской сказкой.

– Ты ноешь как жалкая собачонка, – усмехнулся Макс, сметая все со стола. Блюдца, тарелка с заветрившейся ветчиной и сыром, недоеденный пакет с чипсами, сигаретная пачка, две чашки и солонка – все с грохотом полетело на пол. – Я вскрыл только эпидермис, глубина не более двух миллиметров. Дерму я не задел. Если бы я хотел тебя разделать, то взял бы мачете. И сейчас ты валялся бы дохлым на веранде, в обнимку с собственными кишками.

– Это бесчеловечно. Я истекаю кровью, – разлепил губы Валентина. Очевидно, доводы агрессивного любовника показались ему неубедительными. – Мне нужно в больницу…

Пока он хныкал, пуская сопли, Макс с невозмутимым видом сполоснул руки, после чего надел резиновые перчатки. Затем он расстелил на кухонном столе марлю, аккуратно разложив на ней тампоны, пузырек с хлоргексидином, хирургические иглы и нити.

– Я заштопаю тебя, – заявил он Валентине, когда все было готово. – Заодно попрактикуюсь. Извини, маски нет. Будешь дышать моим перегаром вместо анестезии.

Гей поднял на него тусклый взгляд.

– Ты сможешь? Ты не оставишь меня умирать?

– Конечно, – подтвердил Макс, обезоруживающе улыбаясь. – Ведь я все-таки будущий хирург. Правда, у тебя останется небольшой шрам. Впрочем, ты и так весь исполосован, одним больше, одним меньше…

Тонкие губы Валентины изогнулись в слабой улыбке.

– Я люблю тебя… Но прошу… Не делай так больше. Пожалуйста.

– Конечно, – ухмыльнулся Макс. – Давай, укладывайся, детка.

Перед рассветом Макс проснулся от кошмара.

Ему снилось, как за дверью что-то скрипит. Будто… кто-то скребется, пытаясь проникнуть внутрь к ним в спальню.

«Тварь, замотанная в тряпки, – думает он, со страхом вспоминая рассказ Валентины о своем недавнем сне. – Тварь на четвереньках под дверью…»

Он хочет встать, но все, на что он способен, – это лишь немного приподняться на кровати и, кусая губы, с нарастающей паникой смотреть, как медленно, миллиметр за миллиметром, открывается дверь.

«Нет, – хочет сказать Макс, но слова проваливаются в вязкую пустоту, не дойдя до глотки. – Нет, нет!»

Дверь со скрипом отворяется, и в спальню, неуклюже переваливаясь, вползает оживший старый скворечник. Тот самый, который Макс самолично разворотил еще накануне вечером. Разломы и трещины скреплены ржавыми скобами, неряшливо и грубо, и Макс почему-то думает о Франкенштейне, сшитом из частей тела.