Чайна Мьевилль - Переписчик

Однажды я спросил отца:

– Зачем я тебе?

До сих пор считаю, что то был самый отважный мой поступок. Я стоял снаружи, а отец сидел в мастерской. Я заметил его, когда копался в земле, и прежде, чем передумал, вскочил и выкрикнул вопрос в окно. Отец поднял глаза, и на миг мне показалось, что на лице его знакомое пустое выражение, но я ошибся.

– Не говори так, – прошептал он, прижимая руки к щеке и дрожащим губам. – Не надо. Не смей.

Я ВСЕ ГАДАЛ, ЧТО СЛУЧИТСЯ, КОГДА У НАС закончится еда. У нас были мешки зернобобовых и несколько буханок горького хлеба из города, который не портится неделями. А еще в кладовой хранились сухие запасы. Я порой запирался в этой крохотной комнатке, с трех сторон окруженный полками с банками, сушеностями и соленостями и все нарастающей с каждым днем паутиной с шелухой от паучьей еды, которую отец только чудом не смахивал, когда тянулся за чем-нибудь. И вот я стоял в чулане и смотрел, как уменьшаются запасы. Я знал, что до полного опустошения полок еще далеко, но также знал, что основные продукты все же скоро закончатся и останется лишь то, чего у нас в избытке, вроде сушеных грибов, которые явно переживут все остальное. Я подумал, может, отец просто решил оставить все как есть? Если уменьшать и уменьшать количество ингредиентов при готовке, то какое-то время мы продержимся, но еда с каждым днем, с каждой неделей будет все скуднее и безвкуснее, пока не иссякнет, так что придется питаться одними грибами. На завтрак замачивать их в воде и соли, на обед обжаривать в масле, а потом масло кончится, и мы будем просто дочерна нагревать грибы в кастрюле на огне или грызть сырыми, пока и они не исчезнут и мы не умрем, один за другим, со вкусом грибов на языках. Я не мог решить: раз я мельче и ем меньше, то, лишившись грибов, умру раньше отца или, наоборот, позже? Как и не мог определиться, что хуже: первое или второе. Если отец умрет раньше, тогда я наконец – не просите меня проанализировать или объяснить эту логику – спущусь в город, попрошу нормальной еды, а не грибов, и выживу. Но потом я понял, что буду настолько слаб, что не смогу пошевелиться и все равно умру, при этом вынужденный все оставшееся время смотреть на мертвого отца.

Мы не умерли. Одним теплым утром я вошел в чулан и заморгал, увидев, что большая банка на уровне моей головы снова полна, и чечевица даже перевалилась через края, разбежавшись по пыльным полкам. А еще появились новые соленья и стопки лепешек.

Не знаю, когда или как отец заказывал еду и что за торговцы и когда ее доставляли, но в его собственном доме на вершине холма ключника явно не так чурались, как раньше. Сколько бы ни ушло денег, он снова стал хорошим.

Через несколько дней после появления чечевицы на холм поднялась бакалейщица – молодая, в каждой руке по мешку с эмблемой ее магазина. Она заметила меня в моем шпионском укрытии на выступе. Поколебалась, но в итоге ускорилась, дабы побыстрее сбыть товар.

ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО НЕДЕЛЬ ПОСЛЕ возвращения в верховье, затаившись в низких ветвях дерева и наблюдая за домом, я услышал, как о ствол ударил камень, и глянул вниз. Из-за скалы на меня глазел мальчишка. Он разжал ладонь, выпуская целую горсть гальки.

– Дроб, – прошептал я с надеждой, но сразу понял, что ошибся.

Этого я встречал в доме на мосту, но имени его не знал, да и теперь не спросил. Обычный мальчишка, старше меня, но младше Сэммы; он смотрел на меня внимательно и взволнованно, оставаясь за выступом, чтобы отец из дома не увидел, если вдруг выглянет в окно. Я залез на камень, за которым прятался мальчик, но к нему не поворачивался, даже когда говорил, – из тех же соображений.

Он все озирался, безмерно дивясь пейзажу. Явно впервые вышел за пределы города.

– У нас есть план, – сообщил беспризорник. – Мы тебя вытащим. Сэмма велела передать. Мы работаем над планом.

И он протянул мне, очевидно, украденные сладости.

– Это от Сэммы.

– Она придет?

Мальчишка удивленно моргнул.

– Не придет? – понял я.

Тогда я уже имел представление о том, сколь мы зависим от направленных непосредственно на нас импульсов и собственной ограниченности (даже Сэмма), но вам следует помнить, что я был очень молод. Может, думал, будто могу отринуть их силой своего желания.

– Она передала тебе сообщение. Слушай. «Некоторые говорят, что никогда не возьмут деньги твоего отца». – Беспризорник сосредоточился и повторил нараспев, наверное, так, как вдалбливала ему Сэмма: – Некоторые говорят, что никогда невазь мутденьги твоего отца.

Он помолчал.

– И что твоя мама не забыта. И что они думают о тебе.

– Что они обо мне думают?

– Не мешай, я потерял мысль. Погоди. «Что твоя мама не забыта. Что они думают о тебе. Помощь уже в пути, мы знаем, что делать». Мы слышали, сюда едут служащие.

Последнее он добавил от себя – я ясно услышал, когда переданное сообщение закончилось.

– Уже приехали, – сказал я. – Мне они не помогут.

– Настоящие служащие. Не балаболы с лентами.

– Ты что, забыл? Они уже здесь.

Мальчишка умолк, озабоченно копаясь в памяти.

– Погоди. Ладно, тогда не они. Думаю, кто-то едет, чтобы помочь. Сэмма в курсе. Мы им расскажем о поступке твоего отца, и они сделают что-нибудь, чтобы ты мог перебраться в низовье, в наш дом. – Лицо его просветлело.

– Да кто эти «они»? Ты о… Дроб говорил, что кого-то присылают издалека для проверок…

– Дроб… – Беспризорник покачал головой и отвернулся. – В смысле, может, это они и есть. Не знаю, о ком он говорил. Просто Дроб… – Мгновение тишины, и он, пожав плечами, непонимающе продолжил: – Я лишь слышал, что в город прибудут служаки. И я передал тебе, что у нас есть план насчет твоего отца. Сэмма сказала. Мы не позволим держать тебя здесь. Но Сэмма говорит, надо немного подождать, потому что, если заберем тебя сейчас, они тебя снова найдут, так уже было. Теперь они следят внимательно, и мы только накличем на себя беду и тебе не поможем, понимаешь?

На меня он не смотрел.

Я побрел вверх по склону. Мальчишка скрытыми тропами плелся следом.

Мы бросали камни в пенек. Я сильно уступал ему в меткости. С первой попытки беспризорник отбил сучок и расхохотался, мол, теперь пень похож на толстую сердитую птицу.

– Где Дроб? – спросил я.

Мальчишка вновь избегал моего взгляда.

– Где он?

– Пропал.

– Что?

– Он пропал. Ушел. Исчез.

Я с трудом удержался от крика:

– Куда? Куда он делся? – Пришлось говорить сквозь стиснутые зубы.

Неужели до Дроба добрался мой отец?

– Не знаю. Однажды его просто не стало. Он с кем-то проводил много времени, а потом его друг исчез.

Я на секунду подумал, что речь обо мне, но нет. Об этом «друге» мальчишка говорил настороженно.

– Дроб сказал, что его здесь больше ничто не держит. И как-то ночью ушел. Так что теперь он нигде.