Стивен Кинг - Судьба Иерусалима[= Жребий; Салимов удел]

— Я так заорал, что, наверное, меня услышали за две мили. А после побежал. Я свалился с лестницы, вскочил, выбежал в переднюю дверь и пустился бежать по дороге. Ребята ждали меня в полумиле. Когда я их увидел, я просто протянул им стеклянный шарик. Он до сих пор у меня.

— Вы же не думаете, что вы правда видели Хьюберта Марстена, правда, Бен? — далеко впереди она увидела желтое свечение, встающее над центром города, и обрадовалась этому.

После долгой паузы он сказал:

— Не знаю.

Он произнес это с трудом и колебанием, будто желая сказать «нет» и этим закрыть тему.

— Быть может, я был так возбужден, что все это мне просто привиделось. Но с другой стороны, мне кажется правдивой мысль о том, что старые дома сохраняют память о том, что в них случилось. Может быть, впечатлительный мальчик, каким я был, мог катализировать в себе эту память и воплотить ее в… во что-то. Я не говорю ни о каких духах. Я говорю о некоем психическом трехмерном телевидении. Может, даже о чем-то живом. О каком-то монстре.

Она взяла одну из его сигарет.

— Как бы то ни было, я еще долго не мог уснуть в темноте, а когда засыпал, мне снилось, как открывается эта дверь. И потом всегда, когда я испытывал стресс, эти сны возвращались.

— Как ужасно.

— Да нет, — сказал он. — Не очень. У всех бывают плохие сны — он указал пальцем на спящие молчаливые дома вокруг. — Иногда я удивляюсь, что сами стены этих старых домов не кричат от страшных снов, которые в них витают. Поехали к Еве и посидим немного на крыльце, — предложил он.

— Внутрь я не могу вас пригласить, таковы правила, но в холодильнике у меня есть кока. Хотите?

— Не откажусь.

Он свернул на Рэйлроуд-стрит, погасил фары и заехал на маленькую стоянку пансиона. Заднее крыльцо было выкрашено белым, и там стояли три плетеных стула. Напротив сонно текла Ройял-ривер. Над деревьями за рекой висела летняя луна, оставляющая на воде серебряную дорожку. В тишине она могла слышать легкий плеск воды о камни набережной.

— Садитесь. Я сейчас.

Он вошел, тихо затворив за собой дверь, и она уселась на один из стульев.

Он нравился ей при всей своей странности. Она не верила в любовь с первого взгляда, хотя допускала внезапно вспыхивающее вожделение (обычно именуемое страстью). Но он вовсе не принадлежал к людям, способным вызвать подобную страсть. Худощавый, бледный, с лицом далекого от жизни книжника и задумчивыми глазами под копной черных волос, выглядящих так, словно их чаще ворошили пятерней, чем расческой.

И еще эта история…

Ни «Дочь Конвея» ни «Воздушный танец» не предвещали такого. Первая повествовала о дочери министра, сбежавшей из дома и путешествующей автостопом через всю страну. Второй — о Фрэнке Блази, беглом преступнике, начинающем новую жизнь в другом месте, и о его водворении в тюрьму. Это были яркие, энергичные книги, и в них не присутствовало ничего от зыбкой тени Хьюберта Марстена, качающейся перед глазами девятилетнего мальчика.

И по какому-то совпадению ее глаза вдруг вперились во что-то далеко за рекой, на крайнем холме, возвышающемся над городом.

— Вот, — сказал он. — Надеюсь, что…

— Посмотрите на дом Марстенов, — прервала она его.

Он посмотрел. В доме горел свет.

Уже за полночь все было выпито; луна почти скрылась они говорили о какой-то ерунде, а потом она вдруг сказала без всякого перерыва:

— Ты мне нравишься, Бен. Очень.

— Ты мне тоже. И я удивлен… а, неважно. Помнишь, ту дурацкую шутку, которую я отпустил в парке? Все это кажется случайным.

— Я хочу увидеться с тобой еще, если ты не против.

— Я не против.

— Но не торопись. Помни, что я всего-навсего провинциальная девчонка.

Он засмеялся.

— Звучит прямо по-голливудски. Но неплохо. А можно мне тебя поцеловать?

— Да, — сказала она серьезно. — По-моему, уже пора.

Он сидел на стуле рядом с ней и, не сдвигая его, наклонился и прижался к ее губам, не пытаясь пройтись по ним языком или обнять ее. Губы его были твердыми и слегка пахли ромом и табаком.

Она тоже начала склоняться, и движение внесло в их поцелуй нечто новое. Он тянулся и длился, делаясь все крепче, и она подумала: «Он словно пробует меня на вкус». Эта мысль пробудила в ней искреннее, тайное сопротивление, и она оторвала губы от его губ.

— Умм, — сказал он.

— Хочешь завтра вечером прийти к нам пообедать? — спросила она. — Мои родители будут рады, — в очаровании этого момента она даже не вспомнила о неудовольствии матери.

— Домашняя еда?

— Самая домашняя в мире.

— Это я люблю. Здесь я живу на полуфабрикатах.

— В шесть тебе подойдет? У нас обедают поздно.

— Конечно, и раз уж речь зашла о доме, давай я тебя отвезу. Уже поздно.

В машине они молчали, пока не увидели огонек над крыльцом, который ее мать всегда зажигала, если ее не было дома.

— Интересно, кто зажег там свет? — спросила она, глядя на дом Марстенов.

— Наверное, новый владелец, — ответил он с неохотой.

— На электричество не похоже, — продолжала она, словно не замечая его нежелания говорить на эту тему. — Слишком тусклый и желтый. Похоже, керосиновая лампа.

— Может, они еще не провели туда свет.

— Тогда, почему они не вызвали электриков до того, как переехать?

Он не ответил. Они подъезжали к дому.

— Бен, — спросила она внезапно, — а твоя новая книга будет про дом Марстенов?

Он рассмеялся и поцеловал ее в нос.

— Уже поздно.

Она улыбнулась в ответ.

— Я больше не буду лезть в твои дела.

— Ладно. Может быть в другой раз… днем.

— Ну хорошо.

— Иди, Сьюзен. До завтра.

Она поглядела на часы.

— До сегодня.

— Спокойной ночи, Сьюзен.

— Спокойной ночи.

Она вышла из машины и легко побежала к крыльцу, потом обернулась и помахала ему. Прежде, чем войти, она вписала заказ для молочника на сметану. Пусть ужин будет вкуснее.

Перед дверью она еще раз оглянулась, посмотрев на дом Марстенов.

В своей маленькой комнате он разделся, не включая свет, и плюхнулся на кровать. Чудесная девушка, первая после того, как не стало Миранды. Он надеялся, что не попытается сделать из нее вторую Миранду; это могло оказаться болезненным для него и просто роковым для нее.

Он лег и вытянулся на постели. Перед тем, как уснуть, он приподнялся на локте и посмотрел в окно, за квадратный силуэт своей машинки и стопку бумаги рядом с ней. Он специально выбрал эту комнату, потому что из окна ее был виден дом Марстенов.

Свет там все еще горел.

Этой ночью ему впервые со времени возвращения в Джерусалемс-Лот приснился давний сон, впервые с тех ужасных дней после гибели Миранды. Бег через холл, визг открываемой двери, колеблющаяся фигура, глядящая на него жуткими выпученными глазами. Он в страхе поворачивается к двери, чтобы бежать…