Стивен Кинг - Судьба Иерусалима[= Жребий; Салимов удел]

Он напялил теплую рубашку, которую носил зимой и летом, и зеленые рабочие штаны, а потом открыл шкаф и достал свой завтрак — бутылку теплого пива и пакет благотворительной овсянки. Он ненавидел овсянку, но, быть может вдова угостит его чем-нибудь повкуснее после того, как он выбьет ковер.

Он уже почти не вспоминал о тех днях, когда делил постель с Евой Миллер. Ее муж погиб при несчастном случае на лесопилке в 1959-м, что было довольно смешно, если можно назвать смешным такое несчастье. Смешным было то, что Ральф Миллер не подходил к станкам с 52-го, когда он из мастера сделался управляющим. Большая должность, и Хорьку казалось, что Ральф ей гордится. Когда пожар при сильном западном ветре перекинулся на Джойнтнер-Авеню, лесопилка была обречена. Пожарные из шести ближайших городов бились с огнем изо всех сил и не могли отвлечься ради спасения какой-то паршивой лесопилки. Но Миллер срочно сколотил из рабочих второй смены пожарную команду, и они устроили огню заслон, выложив крышу мокрыми тряпками.

Семь лет спустя его затянуло в дробильную машину, когда он отвлекся разговаривая с представителем одной массачусетской компании. Показывая ему действие машины, он поскользнулся и на глазах у всех упал в дробилку. Он уже не увидел, как его лесопилка, которую он спас в 1951-м, закрылась в феврале 60-го, не выдержав конкуренции.

Хорек поглядел в зеркало и пригладил седые волосы, все еще обильные и достаточно привлекательные для его шестидесяти семи. Это была единственная часть его тела, на которую не подействовал алкоголь. После этого он влез в рубашку цвета хаки, взял свою овсянку и сошел вниз.

И там он увидел — через шестнадцать лет после того, как все случилось — ту женщину, с которой когда-то спал, и которая до сих пор казалась ему чертовски привлекательной.

Вдова накинулась на него, как коршун, едва он появился на кухне.

— Хорек, не соблаговолишь ли начистить эти перила после завтрака? Как у тебя со временем?

По молчаливому уговору, он был обязан выполнять такие просьбы в обмен на то, что она не брала с него четырнадцать долларов в неделю за комнату.

— Конечно, Ева.

— И еще тот ковер…

— …надо выбить. Да, я помню.

— Как твоя голова? — она спросила это нарочито небрежно, скрывая сочувствие… но оно все равно слышалось в ее тоне.

— Нормально, — сказал он, наливая воду в кастрюлю.

— Вчера ты вернулся поздно, поэтому я и спрашиваю.

— Заботишься обо мне? — он подмигнул и был рад видеть, что она все еще краснеет, словно школьница, хотя вот уже девять лет между ними не было ничего такого. Никаких глупостей.

— Но Эд…

Она одна звала его так. Для всех прочих он был просто Хорек. Что ж, все правильно. Пускай зовут, как хотят.

— Не обращай внимания, — сказал он примирительно. — Я просто не с той ноги встал.

— Судя по звукам, ты не встал, а выпал, — сказала она, но Хорек промолчал. Он быстро проглотил ненавистную овсянку и взял щетку и коробку с воском.

Наверху писатель все стучал. Винни Апшоу, живущий напротив, рассказывал, что он начинает в девять утра, днем уходит и опять стучит с трех до шести и с девяти до полуночи. Хорек не мог себе представить, откуда он берет столько слов.

Но вообще-то парень был ничего, и с ним вполне можно было пропустить пару кружечек у Делла. Он слышал, что все эти писатели пьют, как рыбы.

Он начал методично тереть перила и снова вернулся к мыслям о вдове. Она устроила в доме пансион на страховку мужа, и правильно. Она работала, как лошадь. Но ей требовался мужик, и, как только прошло первое горе, это стало заметно. Господи, как она любила это дело!

Тогда, в 61-м, люди еще звали его Эдом, а не Хорьком, и руки у него не дрожали. Он работал на фабрике, и вот однажды вечером в январе 62-го это случилось.

Он замер со щеткой в руке, задумчиво глядя в узкое окошко над лестницей. Там сиял последний золотой свет лета, которому было наплевать на холодную, дождливую осень и идущую следом зиму.

В тот вечер все у них делалось по обоюдному согласию, и когда они лежали вдвоем в ее постели, она вдруг заплакала и объявила, что они поступают нехорошо. Он ответил, что все нормально, не зная, нормально ли это, и не заботясь о том, и за окнами завывал ветер, а в комнате у нее было тепло и уютно, и они, наконец, заснули в обнимку, как ложки в коробке. О Господи, время как река. Знает ли об этом писатель?

Он снова принялся начищать перила медленными, сильными движениями.

10.00.

В начальной школе на Стэнли-стрит, самой новой в Лоте, была перемена. Сверкающее стеклом здание на четыре класса выглядело очень современным по сравнению со старой и темной школой на Брок-стрит.

Ричи Боддин, гордившийся званием первого школьного хулигана, медленно сошел во двор, выискивая глазами этого засранца-новенького, который решил все задачи на математике. Нужно показать ему, кто здесь хозяин. Показать этому четырехглазому подлизе, любимчику учителей.

Ричи было всего одиннадцать, но он уже весил 140 фунтов. Всю жизнь мать хвалилась, какой большой у нее сын. И он знал, что он большой. Иногда ему казалось, что земля дрожит у него под ногами. И когда он подрастет, то будет курить «Кэмел», как его папаша.

Его боялись все пятиклассники, а уж младшие ребятишки просто боготворили. Скоро ему придется перейти в седьмой класс, в школу на Брок-стрит, и они лишатся своего идола.

А тут еще этот сопляк Петри. Вон он стоит, глядя на играющих в футбол.

— Эй! — позвал Ричи.

Все посмотрели на него, кроме будущей жертвы. Все глаза устремились на Петри с обреченным сожалением.

— Эй ты, четырехглазый!

Марк Петри, наконец, обернулся и посмотрел на Ричи. Его очки в стальной оправе блестели на утреннем солнце. Он был выше большинства соучеников, ростом почти с Ричи, но тоньше. Лицо его казалось беззащитным. Настоящий примерный ученик.

— Это ты мне?

— «Это ты мне-е?» — передразнил Ричи тонким фальцетом. — Ты говоришь, как голубой. Ты это знаешь?

— Нет, не знаю, — сказал Марк Петри.

Ричи шагнул вперед.

— Спорим, ты отсосешь сейчас у меня? Что-то головка зачесалась.

— В самом деле? — голос Петри оставался таким же вежливым.

— Ну, давай, четырехглазый, скорее. Я не могу ждать. Такие, как ты, должны сосать.

Дети начали собираться со всего двора, чтобы посмотреть, как Ричи отделает новичка. Мисс Холкомб, следившая за порядком, как раз отлучилась.

— Ну, и чего тебе надо? — спросил Марк. Он глядел на Ричи с интересом, как на редкого жучка.

— «Чего тебе надо?» — опять передразнил Ричи. — Да ничего. Я просто говорю, что ты вонючий гомик, вот и все.

— Да? — спросил Марк. — А я вот слышал, что ты жирный, глупый ублюдок.

Воцарилось молчание. Никто из школьников еще не видел такого героизма. Ричи тоже онемел от удивления.