Стивен Кинг - Судьба Иерусалима[= Жребий; Салимов удел]

Бен едва начал объяснять, что им нужно, как человек в фартуке, покачав головой, прервал его:

— Боюсь, вы опоздали. В прошлую пятницу какой-то тип приехал и скупил все розы — красные, белые и желтые. Теперь до среды больше не будет. Если хотите оставить заказ…

— Как он выглядел?

— Довольно странно, — ответил хозяин, ставя горшок на пол. — Высокий и совсем лысый. Глаза как сверла. Курил заграничные сигареты. Он выносил цветы три раза. Погрузил их в багажник очень старого автомобиля, по-моему «доджа»…

— «Паккард», — сказал Бен. — Черный «паккард».

— А, вы его знаете?

— Только понаслышке.

— Уплатил наличными. Это довольно необычно, если учесть размер покупки. Но раз уж вы его знаете, может, он продаст вам немного?

— Может быть, — сказал Бен.

Уже в машине они заговорили.

— Еще есть магазин в Фалмуте, — начал с сомнением отец Каллагэн.

— Нет! — сказал Бен. — Нет! — легкие нотки истерики в его голосе заставили всех посмотреть на него. — Если мы поедем в Фалмут и обнаружим, что Стрэйкер побывал и там, что тогда? Поедем в Портленд? Или в Бостон? Вы что, не понимаете, что это значит? Он же выследил нас! Он водит нас за нос!

— Бен, успокойся, — сказал Джимми. — Не думай, что мы так уж…

— Ты забыл, что сказал Мэтт? «Вы не должны думать, что, если он в дневное время спит, то он не сможет повредить вам». Посмотри на часы, Джимми.

Джимми посмотрел.

— Два пятнадцать, — сказал он медленно и посмотрел на небо, как бы сомневаясь в правоте этого. Но все правильно: тени уже становились длиннее.

— Он смеется над нами, — сказал Бен. — Опережает на четыре шага. Неужели вы всерьез думаете, что он не учитывает возможности сопротивления? Нам нужно ехать туда прямо сейчас, пока мы не потратили остаток дня на споры о том, сколько ангелов могут танцевать на острие иглы.

— Он прав, — сказал тихо Каллагэн. — Я думаю, нам стоит прекратить этот спор и ехать.

— Тогда поехали, — нетерпеливо сказал Марк.

Джимми вырулил со стоянки у цветочного магазина, проскрипев шинами на повороте. Хозяин видел, как уезжают трое мужчин, один из них в облачении священника, и мальчик, говорящие и ведущие себя как лунатики.

Коди подъехал к дому Марстенов со стороны Брукс-роуд, противоположной городу, и отец Каллагэн, поглядев с этого нового места на дом, подумал: «А он действительно нависает над городом. Странно, что я не замечал этого раньше. Этот холм возвышается над пересечением Брок-стрит и Джойнтнер-авеню, и отсюда видно все». Громадный дом вместе с обширным прилегающим участком возвышался как чудовищный саркофаг, воплощение рока.

И пустым его сделало убийство — самоубийство убийцы.

Отец Каллагэн открыл рот, чтобы сказать это, но предпочел промолчать.

Коди свернул с Брукс-роуд, и на мгновение дом скрылся за деревьями. Потом они расступились, и Коди подъехал к дому. «Паккард» стоял возле гаража, и Джимми, перед тем, как выйти, взял револьвер Маккаслина.

Каллагэн сразу почувствовал атмосферу этого места. Он взял распятие — память о матери — и повесил на шею рядом с собственным наперсным крестом. Среди этих уже опавших деревьев не пела ни одна птица. Высокая трава казалась еще суше и желтее, чем обычно в это время года; даже сама земля выглядела серой и бесплодной.

Ступеньки, ведущие на крыльцо, совсем покоробились. Поверх старого заржавленного запора на двери блестел новенький стальной замок.

— Может, в окно, как Марк? — с сомнением начал Джимми.

— Нет, — сказал Бен. — Прямо в переднюю дверь. Сломаем, если не сумеем открыть.

— Не думаю, что это необходимо, — сказал Каллагэн не своим голосом. Когда они остановились, он шагнул вперед, почти не размышляя. В нем вновь пробудилась старая энергия, казалось, утраченная навсегда, когда он подошел к двери этого дома, источавшего зло из всех своих пор. Но он не колебался. Все мысли об отступлении исчезли.

— Именем Господа нашего! — прокричал он, и в его голосе, хоть и хриплом, прозвучали такие повелительные ноты, что они все невольно подошли к нему ближе. — Я велю злу покинуть этот дом! Демоны, изыдите! — почти инстинктивно он приложил к двери распятие.

Внезапная вспышка — ее заметили все — резкий запах озона и треск, как будто кричал сам дом. Тут же сам собой разорвался фонарь над дверью, а большое окно слева, выходящее на лужайку, треснуло, усыпав траву осколками. Джимми вскрикнул. Новый замок лежал у их ног, сплавившийся в однородную массу. Марк попытался дотронуться до него и отдернул руку.

— Горячий, — объявил он.

Каллагэн отпрянул от двери, дрожа. Он смотрел на крест, который держал в руке.

— Это, без сомнения, самое примечательное, что случилось со мной за всю мою жизнь, — сказал он и поглядел на него, словно ожидая увидеть там Божий лик, но небо осталось безучастным.

Бен толкнул дверь, и она легко открылась. Но он ждал, что Каллагэн войдет первым. В холле Каллагэн посмотрел на Марка.

— Подвал, — сказал тот. — Туда можно пройти через кухню. Но… — он заколебался. — Что-то тут изменилось. Не знаю, что. Что-то не так, как было тогда.

Сперва они поднялись наверх, и хотя Бен шел не первым, он вновь почувствовал прилив старинного страха, когда они приближались к двери в конце холла. Тогда, почти через месяц после возвращения в Салемс-Лот, ему предстояло увидеть эту комнату второй раз. Когда Каллагэн толкнул дверь, он посмотрел туда… и почувствовал, как в горле у него рождается крик, который он смог подавить. Это был высокий, женский вопль.

На балке висел не Хьюберт Марстен и не его призрак.

Там висел Стрэйкер, и он свисал вниз головой, как свинья на мясницком крюке, с перерезанным от уха до уха горлом. Его остекленевшие глаза смотрели прямо на них… сквозь них.

Лицо его было совершенно белым.

— Господи, — сказал отец Каллагэн. — Господи!

Они медленно вошли в комнату, Каллагэн и Коди впереди, Бен и Марк следом.

Ноги Стрэйкера были связаны вместе; после этого его подтянули к балке и там привязали. Бену вдруг пришло в голову, что нужно было обладать неимоверной силой, чтобы поднять тело Стрэйкера на такую высоту, откуда его свесившиеся руки даже не доставили до пола.

Джимми потрогал лоб мертвеца, потом взял его за руку.

— Он умер около восемнадцати часов назад, — объявил он, оттолкнув руку Стрэйкера. — Боже, что за ужасный способ… Не могу понять… Кто… зачем…

— Это сделал Барлоу, — сказал Марк. Он смотрел на труп, не мигая.

— Стрэйкеру конец, — сказал Джимми. — Он-то не вечен. Но зачем его так подвесили?

— Древний обычай, — сказал отец Каллагэн. — Подвесить тело врага или изменника так, чтобы его голова обращалась не к небу, а к земле. Так распяли святого Павла, переломив ему перед этим ноги.