Кассандра Клэр - Лорд Теней [litres]

– Надо отвезти тебя обратно в Институт, – сказала Эмма. – Мы все пойдем. Выдвигаемся.

Кристина покачала головой.

– Вам с Джулианом все равно нужно ехать в Корнуолл, – сказала она и здоровой рукой указала на табло с расписанием. Поезд до Пензанса отправлялся меньше, чем через пять минут. – Вы должны. Это совершенно необходимо.

– Можем задержаться на день, – запротестовала Эмма.

– Это магия фэйри, – сказала Кристина, пока Бриджет помогала ей подняться. – Нельзя быть уверенными, что за день мы с ней разберемся.

Эмма колебалась. Ей не хотелось оставлять Кристину. Тут, удивив всех, вдруг заговорила Бриджет.

– Поезжайте, – решительно сказала она. – Вы – самая мощная команда, которая только может быть у нефилимов. Я видела, на что способны парабатаи. Хватит колебаться.

– Она права, – сказал Джулиан и сунул стило назад за ремень. – Пошли, Эмма.

Дальнейшее происходило так быстро, что все словно смешалось: Эмма, поспешно обнимающая Кристину на прощание; Джулиан, хватающий ее за руку и волокущий прочь; и бег напролом через вокзал, когда они чуть не сшибли турникеты и запрыгнули в пустой вагон поезда Западной железной дороги точно в тот момент, когда тот отъехал от перрона с громким скрежетом отпущенных тормозов.

С каждым километром, на который они с Бриджет приближались к Институту, боль Кристины утихала. На Паддингтонском вокзале ее рука просто-таки заходилась в агонии. Теперь это была всего лишь глухая ноющая боль где-то в глубине кости.

Я что-то потеряла , – словно шептала эта боль. – Мне чего-то не хватает. По-испански Кристина бы могла сказать: Me haces falta. Еще когда она только начинала учить английский, она заметила, что дословного перевода этой фразы толком не существовало: англоязычные говорили «Ты мне нужен», в то время как me haces falta означало что-то ближе к «Тебя мне недостает». Именно это она сейчас и чувствовала: недостачу, словно из песни пропал аккорд или со страницы – слово.

Они с визгом тормозов остановились перед Институтом, и Кристина услышала, как Бриджет ее зовет, но она уже выбралась из машины и, прижимая к себе руку, бежала к парадной лестнице. Она ничего не могла с собой поделать. Разум Кристины протестовал против самой мысли, что ее контролирует нечто внешнее, но тело словно тащило ее вперед, толкая к тому, в чем нуждалось, чтобы обрести целостность.

Двери Института с грохотом распахнулись. За ними стоял Марк.

На его руке тоже была кровь, пропитавшая светло-голубой рукав свитера. За ним гомонили голоса – но он смотрел только на Кристину. Светлые волосы Марка были растрепаны, синий и золотой глаз горели, словно знамена.

Кристина подумала, что никогда еще не видела ничего прекрасней.

Он, босой, сбежал по ступеням и, поймав ее за руку, притянул к себе. Стоило только их телам столкнуться, как Кристина почувствовала, что боль внутри ушла.

– Это связующее заклятье, – прошептал Марк ей в волосы. – Какое-то связующее заклятье, что держит нас вместе.

– Девушки на пиру – одна связала нам запястья, а другая засмеялась…

– Знаю, – он поцеловал ее в лоб. Она почувствовала, как колотится его сердце. – Мы с этим разберемся. Мы всё исправим.

Она кивнула и закрыла глаза – но прежде успела заметить, что на крыльцо высыпали еще люди и глядели на них во все глаза. В центре стоял Кьеран – его изящное лицо напряглось и побледнело, а в глазах застыло нечитаемое выражение.

Они взяли билеты в первый класс, так что в распоряжении Эммы и Джулиана оказалось целое купе. Серо-коричневый город остался позади, и поезд катился меж зеленых полей, усеянных подсолнухами и рощами зеленеющих деревьев. Угольно-черные каменные изгороди между фермерскими участками пересекали холмы, деля землю на кусочки мозаики.

– Немножко похоже на страну фэйри, – заметила Эмма, прислонившись к окну. – Только, знаешь, без полных рек крови и вечеринок с грудой трупов. Больше сдобы, меньше смерти.

Джулиан поднял глаза. На коленях у него лежал альбом для набросков, а рядом, на полке – черная коробочка с цветными карандашами.

– Полагаю, именно так на воротах в Букингемский дворец и написано, – заметил он спокойным, совершенно нейтральным тоном. Джулиан, рассердившийся на нее в холле Института, исчез. Перед ней сидел вежливый, учтивый Джулиан. Джулиан-в-общественно-приемлемой-маске-для-незнакомцев.

И на сколько бы они не застряли в Корнуолле, о том, чтобы все это время взаимодействовать только с этим Джулианом, и речи быть не могло.

– Так вот, – сказала она. – Ты еще сердишься?

Джулиан посмотрел на нее долгим взглядом и отложил альбом.

– Прости меня, – сказал он. – То, что я сказал… это было жестоко и неприемлемо.

Эмма встала и прислонилась к окну. Мимо пролетал сельский пейзаж: серое, зеленое, серое.

– Почему ты это сказал?

– Я злился, – Эмма видела в отражении в стекле, что он на нее смотрит. – Злился за Марка.

– Я и не знала, что ты так болеешь за наши отношения.

– Он мой брат. – При этих словах Джулиан неосознанно коснулся лица, словно воссоединяясь с чертами – длинными скулами и ресницами, – что были так похожи на Марка. – Он не… он очень ранимый.

– С ним всё в порядке, – сказала она. – Я тебе обещаю.

– Дело не только в этом. – Джулиан упорно не отводил глаз. – Пока вы были вместе, я, по крайней мере, чувствовал, что ты с кем-то, кто мне небезразличен и кому я могу доверять. Ты любила кого-то, кого и я любил. Есть ли шансы, что это может случиться снова?

– Не знаю я, что еще может случиться, – призналась она. Я знаю, что тебе не о чем беспокоиться. Я не любила Марка. Я никогда не полюблю никого, кроме тебя. – Знаю только, что бывают вещи, над которыми мы властны, а бывают те, над которыми – нет.

– М-м, – протянул он. – Мы же про меня говорим.

Она отвернулась от окна и прижалась спиной к холодному стеклу. Она смотрела в упор на самого Джулиана – не просто на его отражение. И хотя в его лице не было гнева, хотя бы его глаза смотрели открыто и честно. Теперь это был настоящий Джулиан – не притворный.

– То есть ты признаешь, что ты контрол-фрик?

Он улыбнулся – ласковой улыбкой, что запала Эмме прямо в сердце, потому что напомнила ей о Джулиане ее детства. Она была как солнце, как тепло, как море и как песчаный пляж – все слитое воедино и прямым ударом вбитое в сердце.

– Ничего я не признаю.

– Ну и ладно, – сказала она. Эмма знала, что незачем говорить, что она его простила, и знала, что он простил ее; они оба это знали. Вместо этого она уселась напротив и показала на его художественные принадлежности. – Что рисуешь?

Джулиан поднял альбом и развернул, чтобы Эмма могла увидеть его работу – потрясающее изображение каменного моста, который они проехали, в окружении дубов с поникшими от тяжести ветвями.