Гарднер Дозуа - За темными лесами. Старые сказки на новый лад [litres с оптимизированной обложкой]

Эстар никогда не могла понять, чего ей нужно от самой себя. Она рассказывала ему о том, о чем, казалось бы, давно позабыла. Он обучил ее настольной игре своей планеты, а она научила его земной игре с цветными пятнышками света.

Однажды поутру она проснулась от собственного пения. Она пела во сне! Мало этого, она сама сочинила фрагмент мелодии и несколько музыкальных фраз! Эстар принялась работать над музыкой, даже не вспоминая об одиночестве – ведь музыка была с ней. Хозяину о музыке не сказала ни слова, пока он не спросил сам – только после этого она сыграла мелодию и для него.

Стыд Эстар испытывала крайне редко, и то не сознательно – скорее, на гормональном уровне. Приток элементов, воздействующих на нервы – и вспоминаются Левин, Лира, Рада. Рано или поздно должно было произойти что-то новое: все, что происходило сейчас, лежало в стороне от жизни, не имело с ней никакой связи.

К этому времени Эстар узнала имя пришельца. Земного эквивалента оно не имело, и она не могла ни написать, ни даже произнести его вслух – разве что повторять в мыслях. Так она и делала…

Она любила его. Она полюбила его с первой же встречи, с первой минуты там, под цветущими вешними деревьями. Полюбила, и встретила эту любовь с радостью сродни той, с какой дневные создания встречают утро нового дня.

Конечно же, он знал об этом. Если не из ее мыслей, то видя, как, отыскав его, она спешит к нему по дорожке сада. Видя, как она преображается рядом с ним. Видя расцвет ее творчества. Ее счастье.

Во что же она превратится со временем?

Родным Эстар написала лишь три коротких послания, не шедших ни в какое сравнение с объемом их писем.

Когда лето на лужайках вокруг дома приблизилось к концу, во всем прочем мире настала весна, и Эстар, как обещала, отправилась навестить отца.

Леса за домом окутала изумрудная дымка нераспустившихся почек. Внизу, у подножья холма, бурлила река, набухшая от талого снега. День выдался безветренным, и вся семья вышла наружу встречать Эстар. Лира, смуглая музыкальная нота, улыбалась сестре. Улыбалась и Рада. И обе смотрели на Эстар с опаской, тактично, пытаясь понять, как ее лучше приветствовать, но безуспешно. Откуда им было знать? Рада вновь обрела прежнюю стройность. Две недели назад истек семимесячный срок ускоренной медициной беременности, и она родила сына – прекрасного здорового малыша. Об этом родные рассказывали в видеозаписи – последней из десяти, не считая писем от Лиры… Левин – отец Эстар – стоял в дверях. Но радость всех троих была какой-то… чересчур уж преувеличенной. Казалось, все это делается напоказ, дабы хоть как-то выразить то, чего никто из них не решается выразить искренне.

По пути внутрь все болтали без умолку, рассказывая Эстар обо всех новостях. Лира продемонстрировала чудесное камерное произведение, над которым работала вместе с Экосуном, своим возлюбленным – очевидно, он все это время жил здесь, с нею, и уехал только из уважения к возвращению Эстар, к ее потребности побыть наедине с родными. Рада принесла сына. Тот выглядел прямо-таки съедобным: личико цвета патоки, беззубый клубничный рот, огромные янтарные глаза, довольно густые волосики цвета кукурузы…

– Видишь, – сказала Рада, – теперь я знаю, кто его отец, и безо всяких анализов. Кроме этих волос, в нем не было ничего хорошего.

– Наотрез отказывается хотя бы сообщить папаше, – добавил Левин.

– О, сообщу, сообщу. Когда-нибудь, попозже. Но фамилию ребенок получит мою – или твою, если ты не против.

Выпили чаю с пирожными. Затем было подано вино, а после подоспел и ужин. Угощение, куча новостей; дивный – просто загляденье – малыш; игра с новой кошкой – белой, с серой полосой от хвоста до подбородка; чудесная новая картина и новая музыка Лиры – все это держало напряженность в узде, делало ее почти незаметной. Но к полуночи все поутихли. Малыша унесли, кошка заснула, музыка смолкла, картина померкла на фоне дружеского, неформального пламени свечей. Эстар вполне могла бы сослаться на усталость и отправиться спать, но ведь за этим настало бы завтра…

Рано или поздно этот разговор должен был состояться.

– На самом-то деле, – начала она, – я ведь ничего не рассказала о том, где была.

Рада отвела взгляд. Лира храбро уставилась на сестру.

– Отнюдь, – возразил Левин. – Ты рассказала о многом.

Да, он и вправду полагал, что дочь рассказала многое – очень и очень многое. Она удивительно изменилась, однако изменения были не из тех, которых следовало бы опасаться. Скорее, теперь она выглядела увереннее, спокойнее, тише, более чуткой и благосклонно внимательной к родным, чем когда-либо раньше. Одним, самым очевидным, самым знаменательным и неожиданным символом перемен были ее волосы – спокойного темно-русого цвета, без малейшего следа зеленой краски.

– Что же я такого успела сказать? – с невольной, едва ли не триумфальной улыбкой спросила она.

– Хотя бы – что нам ни к чему бояться за тебя, – ответил он.

– Верно. Ни к чему. Честно говоря, я просто счастлива.

Нежданный взрыв невнятных изумленных возражений последовал со стороны Лиры.

Эстар повернулась к ней.

– Он… – Она запнулась в поисках подходящего слова и, наконец, выбрала нужное. – Он интересен. И его мир – тоже. Я начала сочинять музыку. Нет, Лира, до тебя мне тут далеко, моя музыка вовсе не так сложна и прекрасна, но она приносит мне радость. Мне нравится сочинять. От этого мне лучше.

– Пожалуйста, прости, – сказала Лира. – Я не имела в виду… я просто хотела сказать…

– Что в таком неприемлемом положении нечему радоваться? Да. Но это не так. Я не хотела ехать туда, потому что не знала, к чему это приведет. А оказалось, что именно такая жизнь мне и нужна. Помнишь, как я собиралась отправиться в Маршу? Пожалуй, даже это не принесло бы мне столько хорошего. А ведь, возможно, я даже в чем-то ему помогаю. Думаю, они исподволь, ненавязчиво изучают нас. Если так, я приношу ему пользу.

– Ох, Эстар…

Не удержавшись от слез, Лира извинилась перед остальными и покинула комнату – очевидно, в мыслях ругая себя за нетактичность. Рада поднялась из-за стола и тоже ушла, объяснив, что собирается присмотреть за Лирой.

– Ну вот, – вздохнула Эстар.

– Все хорошо, – сказал Левин. – Пусть это не волнует тебя сверх меры. Перевозбуждение… Сначала к нам вторгся малыш, а за ним – ты… Однако продолжай. Что же ты делаешь там, на этой горе?

Отец долго слушал ее рассказ. Похоже, ей удалось выразить, что у нее на душе, намного лучше прежнего, но, несмотря на это, самым поразительным для отца оказалась схожесть, привычность жизни с пришельцем. И в самом деле – там, у пришельца, Эстар не занималась ничем таким, чем не могла бы заниматься дома. Однако здесь она в жизни не делала ничего подобного… Он мягко, будто ступая по тонкому льду, который в любой момент может треснуть под ногами, расспрашивал о подробностях жизни под одной крышей с инопланетянином. И тут же отметил одну вещь: да, дочь свободно, и даже очень часто упоминала о нем в связи с другими вещами, но говорить о нем прямо ей было явно неловко. В такие минуты ее немедленно охватывало смущение, жесты становились угловатыми, фразы – неровными.