Гарднер Дозуа - За темными лесами. Старые сказки на новый лад [litres с оптимизированной обложкой]

В этом-то кресле она и сидела дни напролет – старая женщина среди толпы нищих, зевак и просителей, собравшейся на площади перед дворцом, который так недавно был ее домом и всей ее жизнью. Было лето, и королева сильно страдала от жары, но отъехать назад, в благословенную тень статуи божества, означало убраться с глаз прохожих, желающих совершить доброе дело, бросив монетку в протянутую с мольбой руку. Многие охотно подали бы милостыню той, кто совсем недавно правила ими, но мало кто из подданных знал королеву в лицо, а в пропыленных отрепьях ее и вовсе узнавали лишь единицы. Большую часть дней ее мучила жажда, а большую часть ночей она ложилась спать голодной, но все же продолжала сидеть перед дворцом – одна, на троне на колесах.

Потом начались дожди. В первый день ливень загнал половину толпившихся на площади в укрытия, еще через день прибил к земле всю траву на газонах и оборвал все листья с декоративных деревьев вокруг дворца. На третий день иссушенная, потрескавшаяся земля промокла так, что превратилась в ненасытное вязкое болото. Топкая грязь стаскивала с ног прохожих сандалии и башмаки, а крутить колеса кресла старой королеве сделалось и вовсе не по силам. Прикованной к своему трону, с чашей для милостыни, наполненной одной водой, надеяться ей было не на что – в таком отчаянном положении не оказывался и самый последний нищий ее бывшего королевства. Все ниже и ниже склоняясь под безжалостной плетью дождя, она ждала смерти.

Королева не помнила, как подошла к ней та нищенка, хотя порой ей будто бы вспоминался голос среди шума дождя и свиста ветра, да грубые, сильные руки на запястьях, покоившихся на подлокотниках кресла. Глаза она открыла в парном, пахучем тепле коровника, когда чьи-то руки сняли с ее исхудавшего тела лохмотья, насухо вытерли ее с головы до ног, подняли с кресла, будто ребенка, опустили на пол рядом с теплым, мерно вздымающимся коровьим боком и укрыли соломой – множеством охапок соломы. Под тихое, уютное фырканье коров, словно поющих колыбельные телятам, она уснула, а когда проснулась, от грозы не осталось и следа. Снаружи, сквозь щели в стенах коровника, сияло солнце.

Нищенка сидела на куче сена, поджав колени к груди, и жадно поедала какой-то фрукт прямо с кожурой. Увидев королеву, неуверенно потянувшуюся к креслу, она заговорила, и ее голос оказался таким же грубым, как и ее ладони.

– Лежи смирно! Сил у тебя – не больше чем у слепого котенка, так что давай-ка без глупостей. Лежи смирно!

Сколько ей лет? Этого королева понять не могла. Смуглое лицо и голые руки нищенки были измазаны засохшей грязью, а спутанные волосы – перепачканы так, что цвета не различить. Одежда ее была немногим лучше лохмотьев королевы, а ноги и вовсе босы. Покончив с фруктом, она с отвращением отшвырнула сердцевину, вскочила с кучи сена, пошарила вокруг и отыскала ведро, лежавшее без дела в одном из стойл. С этим ведром она подступила к корове, всю ночь согревавшей королеву и тем спасавшей ей жизнь, и вскоре ведро до самых краев наполнилось парным молоком.

– Поставлю здесь. А ты сядь, наклонись и пей. Ночлег в этой гостинице недурен, но вот с завтраками плоховато.

Нищенка подошла поближе и пригляделась к креслу, стоявшему у калитки стойла.

– Симпатичная штука, – заметила она. – Ловко устроена. Только вот проку от нее, пожалуй, мало, если не запрячь пса или козла. Или… – Обернувшись, она язвительно улыбнулась усталой и изумленной королеве. – Или если ее не возьмется толкать какой-нибудь злосчастный дурень. Пей молоко-то, пока теплое, для тебя это сейчас лучше всего. – Она ковырнула черным указательным пальцем корку грязи на колесе. Грязь посыпалась на пол длинными струпьями и мелкими, неровными комочками. – Хотя ловко устроена, ловко…

Королева досыта напилась сладкого молока и только после этого нашла в себе силы спросить:

– Кто ты?

Нищенка только плечами пожала:

– Не из тех, кого ты можешь знать.

Но королева уже вновь спала. Нищенка укрыла ее еще охапкой соломы, подняла чашу для милостыни, упавшую на земляной пол, и задумчиво оглядела ее со всех сторон.

– Симпатичная штука, – снова сказала она и вышла из сарая с чашей под мышкой.

Остаток дня королева дремала под соломой, просыпаясь только затем, чтобы глотнуть еще молока и снова заснуть. Наконец-то проснувшись окончательно, согревшаяся и голодная, она увидела нищенку. Та сидела рядом, перебирая ковриги хлеба, целые круги сыра, мешочки с сухой чечевицей и горохом, две бутылки вина, и даже связку соленой рыбы. Увидев, что королева проснулась и смотрит на нее, нищенка гордо улыбнулась (тут королева заметила, что у нее во рту не хватает нескольких нижних зубов) и царственным жестом указала на свои богатства.

– И еще деньги, – объявила она, позвякивая монетами в кулаке. – Надо думать, на дорогу нам хватит.

– На дорогу куда? – озадаченно спросила королева. – И где моя чаша? Ты ведь спасла меня от смерти, и теперь я должна просить милостыню для нас обеих – это самое меньшее, чем я могу отблагодарить тебя. Если бы ты только помогла мне сесть в кресло…

Нищенка расхохоталась – грубо, как, по всей видимости, делала и все прочее.

– Нет уж, сударыня моя, пока что ни тебе, ни мне милостыню просить ни к чему. Надо же: чаша для милостыни, отделанная серебром! Откуда только такая взялась? Конечно, – не дожидаясь ответа, продолжала она, – сегодня вечером мы уже никуда не пойдем, и завтра тоже, пока ты не накопишь малость силенок. Но зима близко, а здесь, перед дворцом, слишком уж много воробьев охотится за крошками, если смекаешь, о чем я. Нам лучше будет там, среди холмов, где люди реже видят таких, как мы. – Тут она пристально взглянула на королеву живыми и умными темными глазами. – Конечно, из каких уж ты ни будь, не мое это дело. Но уж всяко не из простых, при такой-то чаше, отделанной серебром, и этом треклятом кресле, которое мне всю дорогу придется толкать и вытаскивать из каждой колдобины, можно не сомневаться. И, может быть, эти твои манеры тоже сослужат в пути добрую службу. На-ка, держи, – нищенка подала королеве краюху хлеба, оторванную от каравая, а к ней и ломоть сыра. – Отъешься и отоспись несколько дней, пока дороги не подсохнут. Отъешься и отоспись.

Королева сделала, как было велено, и целых три дня только спала, просыпалась, отщипывала от добычи нищенки того или сего и возвращалась под уютный, теплый, гостеприимный коровий бок. По ночам, ненадолго просыпаясь от храпа нищенки в нескольких футах неподалеку, она изо всех сил старалась вспомнить утраченную жизнь и потерянного мужа… но даже он казался бесконечно далеким, будто все время был не более, чем сказкой, сочиненной ею еще в детстве для самой себя. Все эти дни и ночи ей снились сны, и, хотя одни из них были печальны, а другие страшны, во всех сновидениях она неизменно могла ходить, как до дня свадьбы. Вот только почему-то всегда была одна…