Грег Гифьюн - Сезон крови [litres]

– Я знаю лишь одно: кем бы ни были эта женщина и ребенок, они как-то связаны с Бернардом. – Я сделал глоток газировки и бросил бутылку в ближайшую урну. – Они явно пытались со мной связаться. Что-то мне сказать.

Рик и Дональд переглянулись, но не произнесли ни слова.

– Знаете что? Катитесь оба к черту.

– Ты сказал, что выпил в ту ночь, – сказал Дональд. – Могло как-то повлиять на то, что произошло?

Я повернулся к нему.

– Нет, мне кажется, уж тебе-то не стоит уводить разговор в эту сторону.

– Слушай, я просто хочу сказать…

– Что? Что именно ты хочешь просто сказать , Дональд?

В воздухе саваном повисло напряжение.

Рик откусил от своего хот-дога, скривился и посмотрел на него так, будто не был уверен, держит ли в руках что-то съедобное.

– Ты мне рассказывал, что на фабрике происходили всякие странности, – наконец сказал он.

– Да, я видел какие-то символы на стенах и что-то вроде алтаря. – Я провел рукой по волосам. – Там творится такая жуть, что я… – что я не могу вспомнить и половины того, что со мной произошло , хотел сказать я, но не смог. – Там просто жуть какая-то творится. Если вы мне не верите, сходите и посмотрите сами.

Дональд с трудом доел свой хот-дог.

– Прекрати вести себя так вызывающе. Мы ни разу не говорили, что не верим тебе.

Я посмотрел на Рика.

– Так что нам теперь делать?

Было тревожно видеть его в состоянии такого отчаяния и беспокойства. Мы привыкли к раздражительности Рика, но подобной смеси страха и неуверенности я не видел на его лице уже много лет, со дня оглашения приговора.

– Я уже не понимаю, что за херня происходит. Сны, и всякие мысли, и все эти непонятные вещи крутятся в голове, и я… я не знаю, что с нами творится, но в этом должен быть какой-то смысл. Все стало как будто размытым. Неясным и…

– Разрозненным, – закончил я.

– Точно. – Дональд зажег сигарету и уставился под ноги. – Со мной то же самое. Мне все время кажется, что я должен вспомнить что-то определенное, но не могу; стараюсь изо всех сил, но иногда все кажется совершенной бессмыслицей.

– Я думаю, что бы ни случилось, – сказал Рик, – нам надо держаться вместе. Держаться вместе и приглядывать друг за другом, как всегда. Если мы начнем разбегаться или ссориться между собой, нам конец.

Я кивнул, приглашая их в свое безумие, радуясь тому, что больше не буду тонуть в нем в одиночестве.

Рик выплюнул кусок хот-дога и швырнул остаток в направлении торговца.

– Блин, что за мерзость.

Торговец недоуменно наблюдал за тем, как кусок хот-дога катится по тротуару.

– Спокойно, – сказал Дональд. – Не надо устраивать скандал.

– Да мать вашу, эта хрень хрустит ! – Он сделал угрожающий жест в направлении продавца и продолжил еще громче: – Хрустит арахис, а не хот-доги, кретин! Косоглазый мудак. Какого хрена ты вообще продаешь американскую еду? Всякая шваль понаедет и…

– Забирает всю хорошую работу, соглашаясь быть уличными торговцами хот-догов или сборщиками урожая за считаные центы. Подонки. – Дональд выкинул сигарету и взял Рика под локоть. – Пойдем, ты обещал подвезти меня обратно до работы.

Рик вырвал руку и медленно, но угрожающе двинулся к продавцу.

– Ты на что пялишься, хуесос хренов?

– Терпеть не могу, когда он так себя ведет, – сказал Дональд. – Прямо как маленький.

– Ладно, хватит, – сказал я, вставая между Риком и продавцом, который уже начал отступать в дальний угол. – Не вымещай все на нем, давай просто уедем отсюда.

Рик уставился на меня с таким видом, как будто вот-вот действительно взорвется, если кого-нибудь не ударит, и на мгновение мне показалось, что этим кем-то могу стать я, но тут он развернулся на месте, ринулся к джипу и пнул его.

Путь до офиса Дональда прошел в неуютном молчании. Торопливо и формально распрощавшись, мы с Риком поехали к моему дому. Он припарковался возле железной дороги, и довольно долго мы сидели молча.

– Не стоило мне вот так заводиться, – наконец сказал он. – Просто иногда… накапливается всякая херня, понимаешь, и…

– Это неважно, – сказал я. – Не забивай себе голову.

– Может, мы все немного спятили.

– Может быть.

В его взгляде читался гнев, вызов страху.

– Что за херня происходит?

– Не знаю. Но мне кажется, ты был прав, когда сказал, что это недобрый знак. И мы не знаем и половины.

– Как думаешь, мы когда-нибудь узнаем все до конца?

– Да, – сказал я. – Хотим мы того или нет.

Я моргнул и переместился из одной тьмы в другую. Перед моими глазами начали вырисовываться едва различимые очертания спальни. Занавески были опущены, но внутрь просачивалось достаточно лунных лучей, чтобы осветить противоположную стену. Я не знал точно, как долго спал, но у меня возникло ощущение, что уже поздно. Я принял еще одну из этих треклятых таблеток и спал без сновидений, но даже теперь, полностью пробудившись, знал, что действие успокоительного будет ощущаться еще долго. Во сне я скинул одеяло, и теперь оно лежало у меня в ногах. Кровать на стороне Тони была аккуратно застелена, одеяло по-прежнему подоткнуто с одного края. В темноте за кроватью виднелась слегка приоткрытая дверь спальни, в щель между ее краем и дверной коробкой просачивался слабый свет. Я потер глаза, все еще тяжелые веки и длинно зевнул.

Где-то на улице взвыла сирена и тут же затихла. Вместо нее до меня издалека донесся голос Тони. Я замер и прислушался. Она разговаривала по телефону на кухне, почти шептала, и время от времени пол поскрипывал, когда она ходила с места на место. Я не мог разобрать слов, но тон ее голоса был мрачным.

Я посмотрел на свои ноги на краю постели. В темноте они казались такими бледными, такими белыми и бескровными, как будто были вырезаны из слоновой кости.

Однажды я буду лежать голый, вытянувшись во весь рост, как сейчас, но не на постели, а на холодном металлическом столе. Кто-то мне незнакомый, кого я, наверное, никогда не встречал, нависнет надо мной, будет подготавливать мое тело, осквернять его, сливая кровь и заменяя ее чем-то иным, чужеродным и противоестественным, чтобы превратить меня во что-то не совсем человеческое. Мысль о том, что однажды кто-то преобразит и обработает мое тело, защитит его от разложения только для того, чтобы спрятать под землей, – уже не живой организм, а скорее некий скрытый декоративный объект, пародию на то, чем он был прежде, – была одновременно ужасающей и завораживающей. Что я буду ощущать? Буду ли я вообще что-то чувствовать, будет ли мне дело до того, что со мной происходит?

Возникают ли подобные мысли у других людей, когда они смотрят на свое тело?

Я перевел взгляд на тумбочку у кровати, на выключенную лампу, электронные часы, Библию в кожаном переплете, спускавшиеся с нее бусины розария и задумался, когда был изготовлен каждый из предметов. И осознал, что это не важно, так как и лампа, и книга, и все остальные вещи, вероятно, будут так или иначе существовать еще долго после моей смерти, если только кто-нибудь не уничтожит их нарочно.