Мария Абаршалина - Птица-Жар [СИ]

— Лебедяна, поди оттуда прочь, не тронь его.

Лебедяна протянула десницу к цветку, и, как только ее перста сомкнулись на цветке, свечение исчезло, а девушка тихо вскрикнула, будто обжегшись.

— Свят. Свят, — закричал Любомир и ринулся вперед. В три прыжка подскочив к бесчувственной девушке, он подхватил ее на руки и, не разбирая дороги, понес прочь из полесья. Когда древлепуща осталась позади, а лунное светило озарило хрупкий профиль его драгоценной ноши, она пришла в себя, но пригрелась, и, казалось, не имела ничего против того, чтобы оставаться в его дланях. Любомир вынес девушку к берегу Серебрянки и аккуратно поставил на ноги, но руки с талии убрал. Лебедяна повела его за собой, минуя уже порядком осоловелых сельчан, подхватила сплетенный загодя венок и пошла к той самой запруде, подле водоносных ключей.

— Здесь хочу к воде спуститься. Любо мне это место, — тихо сказала Лебедяна, окидывая взглядом мирное течение Серебрянки. Аспидно-черная гладь реки с россыпью свечей, укрепленных на сотнях спущенных на воду венков, походила на звездное небо. А над головой, повторяя ток речного русла, раскинулся бусами мерцающих и переливающихся звезд Млечный Кушак.

Молодые спустились к реке, скользя по разросшемуся рогозу и расплескивая хрусталь прибрежной воды.

— Есть огниво или кресло? — полюбопытствовала Лебедяна.

— Нет, не сподобился… — сокрушенно ответил Любомир, глядя на красивый тяжелый венок из зверобоя и горицвета, дягиля, живокости и полыни. На венке крестом возвышались четыре крученые свечи.

Лебедяна повертела венок, поправила свечи, укрепив понадежнее, и закусила губу жемчужными зубками, а у Любомира сладко заныли чресла, согревая изнутри и пьяня пошибче иной медовухи.

С недоумением глядя на него бездонным взглядом, она вопросила:

— Где же нам взять огня?

В это миг та ее ладонь, которая лежала поверх скрутки трав, дрогнула, будто уколовшись о колючку, а на кончике указующего перста затеплился небольшой огонек. Тихо вскрикнув, Лебедяна одернула руку и затрясла ладонью. Но неуступчивые сполохи продолжали взвиваться вверх. Пальцу было горячо, но пламя не обжигало, а, подрагивая, теплилось над самым кончиком перста, озаряя расширенные от оторопи очи Лебедяны красноватым светом. Поморгав пару раз, она в изумлении подула на палец, который держала сейчас перед ликом, ровно на тоненькую церковную свечку, и огонек затух.

— От так да, — ошарашенно молвил Любомир, а Лебедяна обомлело переводила очи то на свой неопаленный перст, то на изумленное лико юноши.

— Как ты зажгла этот пламень? — юноша судорожно сглотнул и прочистил осипшее горло.

— Не ведаю, я ничего и не делала. Вестимо, когда спросила тебя про огонь… ой.

На кончике ее руки вновь появилось пламя, только теперь возгорелись уже три вершинки пальцев. Пламя живо теплилось, ладони было горячо, но в сумраке ночи нежная кожа продолжала сверкать молочной белизной. Ни уродливые сукровичные волдыри, ни копоть не оскверняли ее чистоту. В воздухе не разносился тошнотворный запах гари, а появился терпкий аромат травяных благовоний. Лебедяна зачарованно вытягивала длань вперед, медленно вертела ее перед собой, переворачивала и топырила персты — маленькие лиловые язычки не тухли, лишь дрожали на ветру и задорно извивались, словно облизывая ее пальцы.

— Гляди-ка, Любомир, я просила огонь, и боги дали мне его, — смеясь, сказала девушка. Теперь она смотрела на вихры пламени с ребяческим восторгом. В ее блестящих, как слюда, очах плескались волны радости и умиления, а живые искорки веселья водили хороводы с отражением сполохов огня с ее перстов. Она поднесла точеный пальчик, ровно лучинку, к высокой самокрутной свечке в венке, и фитилек занялся таким же красновато-лиловым пламенем. Девушка восторженно засмеялась, а потом запалила и три оставшиеся свечи. Поочередно подув на вершинки пальчиков, она притушила огоньки, подхватила венок с боков и вступила босыми ступнями в хладные воды Серебрянки, пока вода не дошла ей до колен. Потоки воды тут же закрутили длинные льняные юбки, обвивая ее ноги и утаскивая по течению. С пояса девушки спускались долу нарядные узорчатые ленты, которые теперь вились в струях реки ровно пестрые водяные змеи. Лебедяна ласково опустила тяжелый венок на мирную гладь потока и, прошептав сокровенные приговоры, оттолкнула к стремнине.

В тот момент, когда она склонялась к воде, из расшитого искусной вышивкой ворота праздничной рубахи выскользнул маленький крестик на тонком кожаном гайтане. Внезапно, гайтан ослабел, видимо перетерся, а крестик, выточенный из белоствольной липы, упал в воду. На освещенной множеством свечей водной глади было хорошо заметно, как он, не подняв ни единого всплеска, ушел под воду, да так и не всплыл…

Любомир молча перекрестился с сжал сквозь рубаху свой нательный крест.

— Нечистое дело творится, айда к дому, светает уже.

Они медленно брели по выпасному лугу к деревне. Лебедяна аккуратно ступала по отаве — трава еще не успела вырасти после протравы скота, и короткие стебельки приятно покалывали босые ступни. Дрожа от усталости и опираясь на Любомира, Леда запрокинула голову, глядя вверх, утопая в зарождающейся синеве безбрежного небосвода, отражая его в зеркале лазурных очей и при каждом взмахе ресниц расплескивая брызги томного, первобытного счастья. Во всем ее теле разливалась небывалая слабость, ровно она впервые встала поле тяжкой многодневной хвори…

Знойный полдень накрыл выселок удушающим жаром, ровно в лубяную торбу посадил да крышку потуже притер. Серпень-месяц не спешил передавать бразды правления осени, суля одарить бархатным бабьим летом на прощание. В воздухе летали тенеты паутины, ласточки-касатки и стрижи молниеносными стрелами носились высоко в небе, собирая мошкару и наполняя округу радостными щебечущими кликами. Лебедяна собрала на улице просушенное белье и теперь сосредоточенно катала валек, разминая складки рубах на большой щербатой доске. Как младшая в семье, она больше помогала бабуле по дому, а вот все старшие уши к отцу на огород. Батюшка Лебедяны был самый знатный градарь на селе. Именно его урожаи славились обилием и щедростью. За что вся семья втайно благодарила Перуна, идол которого прятали среди яблонь и калины в дальнем саду.

— Баба Мира, морок это, али гарью тянет? — подала голос Лебедяна, она оставила рубахи и засуетилась у печи, заглядывая в устье через щелку. — Не убрать ли мне под перловкой ого… — тихо охнула и язык прикусила… — жар не убавить ли? — Поспешно договорила, заливаясь густым румянцем.

— Да ужо снимать в пору, — отозвался из светелки надтреснутый голос бабы Миры, — подсоби мне, старой. Снеси остужать.