Мария Дубровина - Сказ о жарком лете в городе Мороче, и чем всё кончилось

– 1 -

Темнота отступала огородами. Солнце ещё не взошло, но Морфей уже прокрутил заключительные титры снов, которые показывал жителям Морочи минувшей ночью. Утомлённый и удовлетворенный, он выключил свой многоканальный проектор, уступая Морочанцев самим себе и их грёзам наяву.

В городе закукарекали будильники, зараздвигались шторы, позажигались лампы, засмывались унитазы, зачистились зубы, закипели чайники, зажарились яичницы. Хлеб, варенье, молоко, кофе, чай, с вечера пюре, брюки, чёрт, помятые, кофточка подмышками не воняет ли?

Хлынули на улицу, поштучно, парочками, кучками. Расфасовались по машинам, автобусам, маршруткам. Наводнили улицы, растеклись по-над дворами, в пути попросыпались.

И вот уж в полный голос кто кричит, кто подчиняется, кто матерится, кто объясняется, кто просит, кто не сдается, кто восхищается, кто возмущается, кто извиняется, кто умиляется – жители Морочи общаются.

– Давай, Петруха, скоренько.

– Иду, иду…

– Мужчина, осторожней!

– Подождите, девушка.

– Нечего без очереди!

– Да пошла ты, мымра старая.

– Неужели, так и сказала?

– А еще профэссор!!

– Ай эм сорри, ай эм лэйт.

– Господи Иисусе…

На базаре было людно, несмотря на ранний час. В цветочных рядах свежесрезанные пионы оповещали о начале лета, бездушные тепличные розы гордо томились своей непреходящей всесезонностью, утирали росу запоздалые нарциссы, утешали их веселые ромашки. В молочных лавках бабки, бабы, бабоньки прилавки протирали, марлечки разворачивали, творог оголяли, сметану выставляли, на молоко кивали. Дальше косынки разноцветные выложили с огорода зелень, редисочку, лучок, прошлогоднюю картошку.

– Женщина, почем у вас щавель? – спросила Надя у примостившейся за прилавком бабки Тарасьевны.

– Двадцать рулей.

– А что ж так дорого?

– А ты его ро́стила, ты его поливала? – рассердилась продавщица.

– А что стоит вот эта вот крапива? – к ним подошла недавно поселившаяся в Мороче Нелли Израиловна. Пухлой ручкой она указывала на присоседившуюся к щавелю колючую кучку.

– Двадцать рулей.

– Ну, так это же бурьян.

Щавеля на базаре больше ни у кого не было, а отец попросил зеленый борщ. Надя взяла щавель с прилавка и достала кошелёк. Тарасьевна с готовностью накрыла освободившееся место такой же связкой.

– А что с крапивой делают? – поинтересовалась Надя.

– То же, что со щавелем, – ответила Тарасьевна.

– Отдайте мне крапиву за пять, – предложила Нелли Израиловна Тарасьевне.

– Ну, берите щавель, раз крапива вам бурьян, – убирая Надины десятки, сказала Тарасьевна.

– Кроме меня её у вас никто не купит. Кому она сдалась ваша вялая трава? Пять рублей – это хорошая цена, – продолжала настаивать Нелли Израиловна.

Надя не узнала, чем закончился торг. Она развернулась и пошла в крытый рынок, за говяжьей косточкой для бульона.

Два встречных людских потока, входящий и выходящий, смешиваясь и проникая друг в друга, заполнили коридор между внутренними и внешними дверями. Судя по лицам спешащих вырываться наружу потребителей, посещение рынка не принесло им счастья. Но стремящимся внутрь покупателям некогда было обращать внимание на малозначительные лица их сограждан, и они рвались к цели с такой настойчивостью, как будто в помещении крытого рынка их ждал рай. Внутри Надя встретилась с Эллаидой Мифодьевной, чьи древнегреческое имя и старорусское отчество были, казалось, символом неизбывной тяги совместить несовместимое, которая наполнила жизнь этой самоварно-экстравагантной особы необходимым смыслом.

В молодости она не была красавицей, и годы не прибавили ей ни привлекательности, ни умения подчеркнуть плюсы или завуалировать минусы своей внешности. Её вкус отвергал неписаный закон элегантности, по которому надетые на одно тело эксклюзивы, как противоположности, взаимоуничтожались. Эллаида Мифодьевна предпочитала изобилие. «Мое положение требует быть всегда на высоте», – любила повторять она очередной собеседнице. Подразумевалось, что заданная высота была труднодостижимой, и приблизиться к ней можно было только за счет щедрого наслоения дорогостоящих тряпично-галантерейных красот. Рассказы Эллаиды о необходимости соответствовать каким-то мифическим стандартам зачастую сопровождались жертвенным выражением лица, что ставило в тупик ее слушательниц. Оставалось непонятым, гордилась ли она этим самым положением, или оно ей было в тягость. Энигматичная неконкретность отношения Эллаиды к её должности личной секретарши директора ММК, Морочанского Молочного Комбината, самой крупной и крепкой производительной единицы города, не сберегла её от тоскливой зависти карьеристок, особенно молоденьких продавщиц, которых развелось в Мороче как грязи после возвращения России на рыночную стезю. Вопреки окружающему её недружелюбию Эллаида продолжала высокомерно концентрировать эксклюзивы и демонстративно игнорировать жадные взгляды знакомых и незнакомых барышень.

– Здравствуй, Надя.

– Здравствуйте, Эллаида Мифодьевна. Какая у вас красивая кофточка, – похвалила Надя легкую сиреневую блузу.

– Да это прошлогодняя еще, так, на базар сходить – закатила глаза Эллаида. – А ты, чё не работаешь сегодня?

– Мне во вторую. А вы выходная?

– Да, шеф поехал сына встречать в аэропорт, тот возвращается из Кембрижа, вот и сделал нам на сегодня утро выходное, по случаю.

– Чего ж он так рано возвращается, он же не так давно уехал?

– А ты подумай, – сузила глаза Эллаида, и прошептала,– место мэра-то свободнае!

– Вы думаете?

– Да чё тут думать, и так понятно, уже весь город жужжит, а тебе что, отец ничего не сказал?

– Что вы говорите!?

– Нууу, ты как с Луны свалилась! О темпора, о море… – Эллаида толком не знала, что значила эта исковерканная ею латынь, но чувствовала, что эта фраза здесь кстати. – Между прочим, не так уж недавно он уехал, четыре года прошло.

Эллаида Мифодьевна открыла свою замшевую сумку и ловко вытащила оттуда позолоченный портсигар.

– Училище это кембрижское он, конечно, не закончил, сама понимаешь, не вундеркинд. Будешь? – она протянула Наде сигареты.

– Нет, спасибо, я не курю.

– Молодец. А я вот, подсела. Работа нервная, все равно здоровье гроблю, то хоть перекуры себе устраиваю, – Эллаида сжала сигарету узкими, красной помадой накрашенными губами и сделала первую затяжку. Затем она с небрежностью стряхнула свободной рукой невесть что с ворота блузки и многозначительно подняла брови.

– Едет. Едет жаних, – Эллаида выпустила дым, и добавила – выряжайтесь, девки, как можете.

Потом, как будто очнувшись, стала прощаться:

– Ну, я побегу, а то, знаешь ли, с моей работой выходные – явление экзотическое. Можно сказать, эксклюзивное, – громко рассмеялась Эллаида.