Мария Дубровина - Сказ о жарком лете в городе Мороче, и чем всё кончилось

Дело было в том, что он пил много, даже по Морочанским стандартам. Он просыпался и пил, завтракал и пил, документы подписывал – пил, с побратанцами-иностранцами встречался – пил, за ужином пил, по телевизору пил, на газетных фотографиях пил, в постели – пил, и даже не пытался ничего скрывать. Такого откровенного эксгибиционизма морочанцы не одобряли. Ну, напился, ну, выспись, ну, будь человеком, всем тяжело, но все ж трезвеют хоть иногда.

Гибель мэра в результате аварии была воспринята населением, как вполне допустимый поворот судьбы, но некоторые элементы новизны сделали из хроники сенсацию. Морочанцы уже давно смирились с тем, что на двух наидоходнейших постах в городе прочно застряли зады братьев Трубных. Никто не удивлялся тому, что погода в Мороче зависела от того миром или дракой заканчивалась их очередная семейная посиделка. Но вот на какие буквы позарилась жена директора в шалаше с его братом, никто понять не мог. О страсти не могло быть и речи. Даже очень извращенному фантазёру трудно было бы зачислить мэра в ряды хоть на что-нибудь способных любовников. Подарки сам директор дарил такие баснословные, что вся область завидовала погибшей, хотя ходили слухи, что она сама их себе выбирала и из мужа со скандалами выколачивала поставку. Скука, тяга к приключениям – они, возможно, могли объяснить внебрачную связь. Но почему именно с мэром?

Изначально город гудел в недопонимании. По прошествии недель в народе начала закрепляться убежденность, что причиной всему была загадочность русской души женского пола.

– Поди пойми этих баб!

К тому же национальная гордость за непревзойденность русских козней, перераставшая в пренебрежительность к вышеупомянутым сериалам, отчасти компенсировала чувство стыда за дополнительное пятно на и без того неблестящей репутации местной власти.

Директор ММК переживал дольше и интенсивней остальных, понятное дело. Переживал за двойное предательство в собственном соку, за судьбы города и семейства, за неизбежность избирательной кампании и за свой мужской имидж. В первую очередь он решил последнюю проблему, и завел себе новую госпожу. Она была очень молодая, не очень фигуристая и далеко не дворянского воспитания, но покладистая по характеру.

– Женился?! – переспросил его Алеша.

– Живем вместе, не расписанные, – пробубнил отец.

– Ха! Ну, ты даешь, папаша, – подмигнул ему сынуля.

– Не осуждаешь, значит?

– Да чё я, Папа римский, что-ли, чтоб осуждать тут? Ты у нас ещё ого-го-го!

– Ну, и слава Богу. А вот мы и дома.

Бронированные ворота усадьбы Трубных расступились, впустили машину и снова сомкнулись. На встречу прибывшим вышел охранник Ёсич.

– Приветствую, Семеныч,– обратился он к директору.

– Привез, вот, тебе нового Семеныча,– указал он с гордостью на сына. Звали директора ММК Семеном Семеновичем Трубным, поэтому сын Алеша тоже выходил Семенычем.

– Да, уж вижу. Здравствуй, Алексей!

– Здоров-здоров, Ёсич!

Они обнялись.

– Что-то ты не очень возмужал в этом их туманном альбиносе!

– Да где уж там,– расхохотался Лёша.

– Пошли, с хозяйкой новой знакомить буду, – пригласительным жестом отец указал в сторону крыльца. – А ты, Ёсич, чемоданы того…

– Само собой, Семеныч, – ответил Ёсич и подмигнул Алёше с намеком на ту, что ждала его за порогом дома.

– 2 -

В самом географическом центре города, который приходился на перекресток улицы Чапаева и бульвара Князя Трубецкого, стоял киоск. На его мизерной площади противоестественно сосредотачивались все товары первой необходимости рядового морочанского потребителя, они же в недавнем прошлом несбыточные желания сознательного советского гражданина: шоколадки и батончики, сигареты и поштучно, презервативы и бананы, кока-кола и жевательные резинки, хлеб и кремовые рулеты, кофе и чай, китайские макароны и пластиковые стаканчики, газовые баллончики и газированная вода, орешки и зажигалки, соки и семечки, креветки и кальмары, мятные конфеты и шпроты, и пиво в неограниченном ассортименте.

Фёфёдыч, морочанский гений и философ с репутацией незатейливого сумасшедшего, традиционно начинал свой утренний обход богатых бутылками мест именно с центрального киоска. Среди местных нищих за ним негласно было признано эксклюзивное право на промысел в центре города. Этой чести он был удостоен не в силу возраста и не из-за уважения к его военному прошлому, а по блату. Дело в том, что Фёфёдыч (так звали его сограждане и он сам, запредельно сократив паспортное Фёдор Фёдорович) был связан дружеско-стукаческими узами со своим бывшим одноклассником, начальником милиции Георгием Ивановичем Сидоренко. Их утренние обходы часто пересекались именно на самом центральном перекрестке. Иногда, как сегодня, Сидоренко приносил ему вчерашнюю газету и остатки Надиной стряпни.

– Что, начальник, пришел подкупать? Думаешь, я тебе за твои вшивые газеты всю сермяжную правду на блюдечке?!

– Да кому нужны твои пьяные сплетни? На вот, Надя тебе пирог с рисом передает.

– Пирог она мне передает, а что самой трудно дойти, совсем уже нос задрала? Финфекции какой боится, что-ли, санитарка?

– Некогда ей, благодарный ты наш.

– Да, скоро и ты ходить перестанешь, знаю я вас, ментов.

– Ты что, на пенсию меня провожаешь?

– Нет, не люблю я провожать, а также сеять и сажать.

– Ну, пошел на стихи давить, ладно, пойду я, у меня горячая страда начинается.

– Идите, батюшка, идите, преступной чащи не щадите!

Сидоренко беспомощно махнул рукой и зашагал в сторону милиции.

Фёфёдыч мечтательно подсчитал собранные во время разговора бутылки, добрался до ближайшей скамейки и достал из кармана Надин пирог. Тщательно обнюхав его, начал недоверчиво жевать. Вспомнились времена, когда он, будучи молодым и пьющим, работал на комбинате, носил глаженые рубашки и пироги пекла ему жена Настя. На работе он не переутомлялся, по дороге домой заруливал в парк, где играл пару партий в домино под аккомпанемент нескольких кружек пива, затем шел домой ужинать, а после ужина занимался любовным ремонтом с мотоциклом. Настя его работала в детском саду воспитательницей, в свободное от работы время воспитывала дочку Свету, содержала дом и курировала маленький приусадебный огородик.

В перестроечный же период перестроилась и жизнь Фёфёдыча. Света уехала замуж за воронежского грузина, и навещала Морочу раз в год. Настя скоропостижно, непонятно от чего, хрясть и нету. Остался мужик один, без работы, потому как сократили, и ко всему прочему из-за недостатка средств пришлось стать временно непьющим.

С горя начал он копать огород, чего при жизни Насти делать ему не случалось. Когда перекапывал его в четвертый раз, нашел клад. Только в кладе, вместо денег, было дореволюционное, 1837 года, издание Фукидида «О Пелопонесской Войне». Мало кому из морочанцев было известно, что именно чтение этой книжицы явилось причиной его помешательства. Смерть жены, отъезд дочери и лишение работы – факторы, безусловно весомые, лишь подготовили почву для окончательного удара судьбы по голове.