Джон Лэнган - Рыбак

Хоть и прошло десять лет, прежде чем Клара рассказала об этом разговоре Лотти, она все еще помнила ярость, вспыхнувшую в глазах своего мужа. Осталось не так уж много того, чем Райнер мог гордиться; прибыв в Америку, он вынужден был довольствоваться весьма скромными дарами свыше, и, как показала практика, верней всего было принимать их с улыбкой. Он принял диктатуру сестры Клары в пекарне, принял критику коллег-каменщиков, даже принял поправки своих детей к собственному разговорному английскому. И все это время он дорожил лишь своим образованием – царством, в которое никто не смел вторгаться и в котором он все еще был непревзойденным и всевластным. До того как началось все это безумие, ему удавалось каждую ночь украдкой посвящать немного времени той или иной книге. Клара притворялась, что не видит, как его губы беззвучно двигаются, как палец мечется от слова к слову, когда он зачитывал воображаемую лекцию. Хоть он никогда и не говорил о своих чаяниях вслух, Клара знала, что он втайне мечтал найти должность в американском университете и восстановить репутацию, от которой пришлось отказаться. С ее стороны атака на последний бастион его гордости и самоуважения стала предательством того рода, на которое способен только кто-то очень близкий и любимый. Она знала, что ступила на слишком тонкий, слишком опасный лед, и пока Райнер изо всех сил пытался найти ответ, она сказала:

– Я послала Гретхен и Кристину посидеть у Регины. Сама пойду туда же, помогу им. Бедной женщине и так приходится нелегко со всей этой оравой детишек. А ты пока помоги своей дочери.

Сказав это, она удалилась.

Поскольку Клара не видела, что сделал Райнер, и поскольку Лотти была без сознания, остается лишь догадываться о том, что произошло дальше.

Без сомнения, Райнер раздумывал над лучшим ответом на нападки Клары, едва дверь за ней закрылась. Знаете, как это бывает: быть может, он мерил шагами кухню, пытаясь взять свой гнев в узду. В конце концов он решился и достал книги из того места, где прятал их. Много лет назад, еще в Германии, незадолго до того как над репутацией Райнера нависли тучи, Лотти увидела одну из книг. В то время она не знала, на что смотрит, только в беседе с преподобным Мэпплом она смогла отыскать заново это воспоминание и понять его смысл. Она шпионила за своим отцом, всматриваясь в замочную скважину в двери кабинета просто потому, что он строго-настрого запретил и ей, и сестрам беспокоить его во время работы. Лотти заметила, как он открыл один из застекленных книжных стеллажей ключом, нанизанным на цепочку часов. С самой высокой полки он достал большой и узкий том. Зажатый в простой серый переплет, том был опутан цепью с замком, который Райнер открыл вторым ключом со своей часовой цепочки. Сев за стол, он раскрыл книгу, и Лотти могла поклясться тогда, что комната потемнела, как будто воздух в кабинете отца наполнился маленькими крупицами тьмы, из-за которых фигура отца утратила четкие очертания. Из-за этого она не могла сказать наверняка, было ли то, что она увидела дальше, чем-то бо́льшим, чем просто обман зрения, но страницы книги, похоже, источали черное сияние, поглотившее лицо отца. Лотти убежала прочь от этого зрелища, не беспокоясь о том, что Райнер может услышать ее, и всю неделю держала дистанцию между ним и собой. Когда увиливать было бесполезно, когда нужно было обнять его, она всеми силами старалась не содрогаться, когда ей на глаза попадались крошечные хлопья мрака, уцепившиеся за щеку отца подобно маленьким пятнышкам пены для бритья, которые он забывал смыть. Долгие годы после того случая она просыпалась посреди ночи, объятая страхом, – ей снилось, что отец, сидящий за столом, поворачивается к ней, и вместо лица у него огромный, зияющий черной пустотой провал.

Итак, пока Райнер взирал на черные глубины, выползающие со страниц в реальность, Клара в нескольких улицах от него говорила с Итало и Региной. Лотти пребывала во власти черных вод, вслушиваясь в бесконечные монологи грешников. Противнее всего ей было слушать злонамеренную копию самой себя – каждое слово темного двойника повергало ее во что-то большее, нежели просто отвращение. «Демоническая» Лотти не лгала – вот что было хуже всего; «хорошая» Лотти всегда пыталась сделать из своей души сад, а теперь явилось это черное отражение и вскопало почву ее рассудка, обнажив нечто скользкое и мерзкое, страшащееся дневного света.

Наверное, современному обывателю ее реакция показалась бы наивной, если даже не наигранной. Мы-то гораздо больше привыкли к мысли, что человек – это бездна тьмы под лучами света. Но то, что испытывала Лотти, было несравненно сильнее простого осознания пуританкой собственной греховности. Твердь ушла у нее из-под ног, слова, произносимые темным двойником, срывались также и с ее губ. Ее разум сделался хрупким и замерзшим, как корка льда на зимнем пруду; ее собственные мысли стали вялыми из-за холодной воды, заполнившей голову до краев. Только ужас, засевший в ней, казалось, был способен пережить тот холод, что поселился внутри. Ужас метался внутри неутомимой полярной лисицей, которой стремительное падение температуры было нипочем. Когда станет слишком холодно и ее разум окончательно замерзнет, останется лишь этот маленький подлый зверек – ужас.

Клары не было дома всю ночь – она отказалась от предложения Итало и Регины лечь на их кровать и осталась сидеть за столом, выкуривая сигарету за сигаретой. Многое из того, что преподобный Мэппл узнал о ней, говорило о том, что при жизни она была женщиной, к особым волнениям не склонной, немного даже безжалостной. Но та ночь, надо думать, изменила и ее. Ей предстояло провести долгие часы в раздумьях о родине, об ушедшем доме, где она была полноправной хозяйкой, о той поре, когда ее мужа все еще уважали и ценили. Она думала о старой жизни и понимала, сколь сильно теперь от нее далека. Помнит ли она, когда Лотти первый раз заболела, заболела всерьез, о том, как она сидела с ней? Конечно. Как же о таком не помнить.

Возвращаясь домой с Гретхен и Кристиной на следующее утро, Клара встретила у дверей Райнера. Лицо у него было изможденное, но глаза сияли – подобного она ранее не наблюдала. Это сияние не являлось отраженным светом стороннего источника, но будто бы чем-то подобным и было – просто источник был незрим для всех остальных. Клару оно пугало: не походил этот свет на теплый солнечный, так холодно и беспощадно могла бы блестеть молния. За весь их брак у Клары лишь пару раз возникал страх перед Райнером – в те моменты, когда его темперамент давал о себе знать столь резко, что она ожидала от него удара. Притом не было такого случая, чтобы она боялась за него – даже когда он рассказывал ей о своих тайных исследованиях и той ужасной цене, которую за них приходилось платить, или когда устроился на трудную работу каменщика, не имея ни малейшей подготовки, никакой, хотя бы даже поверхностной, к ней склонности. Она верила в мужа, в его противоречащую общей рассеянности основополагающую способность позаботиться о себе в любой ситуации. Это качество она ценила в Райнере больше всего – то, как он пробуждал веру в себя. Теперь же, наблюдая за танцем ледяного пламени в его глазах, она видела Райнера этаким беспечным естествоиспытателем, прогуливающимся посреди страшной грозы с длинным металлическим шестом в руке. Ее пробрал озноб при осознании – к чему она, быть может, подтолкнула его; она вдруг поняла, что может потерять не только дочь, но и мужа. Но уже ничего не попишешь. Стараясь держаться твердо, она велит Кристине и Гретхен забежать домой и собраться как можно скорее, дабы не опоздать в школу. Когда они скрылись внутри, Клара взглянула в странные глаза Райнера и спросила: