Джон Лэнган - Рыбак

– Нет, – признался Райнер. – Не особо. Лучше будет беречь детей от нее пока.

– Само собой.

– Знаешь, у меня есть кое-какие… научные труды, которые могут нам быть полезны. Вчера вечером я вычитал, что можно предпринять в нашем случае. Посмотрим…

Итало не успел расспросить о том, что Райнер узнал, подробнее – пришло время идти обратно на стройку. По дороге домой ему тоже не светило ничего узнать – когда объявили конец смены, к Райнеру подбежала дочка Гретхен. Итало услышал, как она что-то объясняла отцу, что-то насчет Лотти, и после ее слов Райнер отправился домой прямо-таки бегом. Пока Гретхен не умчалась следом, Итало поймал ее за руку и спросил:

– Что такое?

– Не знаю! – сказала она. – Что-то случилось с моей сестрой. Мама сказала, что она повстречалась с мертвой женщиной. Сейчас она спит… и никак не может проснуться!

И действительно, Лотти не посчастливилось столкнуться с Хелен. Роковая встреча имела место на рабочем месте Лотти, в лагерной пекарне. В последнее время ей было все труднее держать себя в руках – ничего удивительного, если учитывать все те странные события, что творились кругом. Как правило, работа в пекарне ей нравилась. Она не требовала больших умственных затрат, но в этом и крылось ее очарование. Вместо того чтобы сидеть за столом дни напролет, копаясь в старых томах в поисках ответов на непонятные вопросы, как любил делать отец, Лотти занималась чем-то куда более существенным. Нужно было смешать необходимые ингредиенты, разогреть их в духовке и через час-два лицезреть готовый результат, которым кто-то набьет живот по дороге домой с работы. Осознавая такого рода важность своего труда, Лотти радовалась – по крайней мере, в хорошие дни.

Для Лотти важно было даже не столько удовольствие от работы, сколько уверенность в самой работе, в ее наличии. В то время девушки – особенно из благородных семей – должны были оставаться дома и осваивать игру на фортепиано. Если бы Шмидты остались на родине, Лотти, скорее всего, украшала бы гостиную своих родителей, пока не стала бы невестой на выданье. Даже если бы она настояла на работе, Райнер подыскал бы ей что-то подходящее для дочери профессора. Например, сделал бы своей помощницей и выдавал бы достаточно денег для того, чтобы поддерживать иллюзию, что от нее есть хоть какой-то прок.

Но переезд в Америку все изменил. Лотти стала работать в тетиной пекарне в Бронксе – таковы были условия, да и Райнеру с Кларой очень уж помогли бы еще одни руки в борьбе с нуждой. Уже заимев какой-никакой опыт и надавив на то, что семья еще не вернула себе старое положение в обществе, Лотти с легкостью убедила Клару и Райнера, что она принесет куда больше пользы, работая в пекарне лагеря, а не просиживая день за днем в школе. Райнера ее выбор огорчил, но польза от работы Лотти для семьи была неоспорима. Клара поддержала дочь, и они стали работать вместе – причем теперь работа приносила Лотти такое удовольствие, коего она никогда не испытывала в Бронксе, у тетушки. Во-первых, мать не была больше так напряжена – вдали от влияния сестры в ней прорезались умиротворение, всепрощение и даже какое-никакое чувство юмора. К примеру, Лотти, немало смущенная и удивленная новым знанием, открыла, что у матери есть большой талант к рассказыванию весьма сомнительных анекдотов (благодаря ему она и завоевала популярность большинства коллег, как женщин, так и мужчин). А еще Лотти была потрясена, завидев однажды, как мать с наслаждением затягивается сигаретой.

– Не говори отцу, – сказала ей Клара, поняв, что дочь все увидела.

Такая мысль даже не приходила Лотти в голову – она была уверена, что Райнер ей ни за что не поверит. Подражать матери ей не хотелось, но, едва первоначальная оторопь сошла, Лотти поняла, что эта новая развязная Клара нравится ей больше, чем замкнутая женщина из пекарни в Бронксе, задыхающаяся от гнета сестры. Она все еще скучала по прежней матери – той, что жила в Германии, распевала партии из опер Моцарта высоким звонким голосом… но время шло, и тот образ начинал казаться все более и более отдаленным, этаким милым сердцу призраком.

Словом, Лотти любила пекарню, но последние несколько дней на работе тянулись сплошной черной полосой. К ней вернулись те самые глупые ошибки новичка, которые она делала, только-только начав работать на тетушку. Неправильно замешанное тесто, вдобавок пролитое на пол, передержанные (или, наоборот, недодержанные) в духовке пирожки, битая посуда. Ее коллеги старались покрывать ее где и когда могли – она, конечно, им не дочь родная, но ее все-таки любят. Все относились к ней с теплотой, но Лотти превратилась из лучшего работника в «пятое колесо в телеге» – круг ее обязанностей становился все более размытым. Клара, наблюдавшая за дочкой со стороны, наверняка знала причину; знала, что мир Лотти пошатнулся – в нем слишком неожиданно появились и уход от родных мест, и ожившие мертвецы, и мужчины, перед смертью выблевавшие уйму головастиков. Поэтому она сделала все возможное, чтобы держать Лотти подальше от основных дел, давая ей то одно, то другое поручение.

Во время одного из таких поручений Лотти и попалась Хелен. Клара отправила ее к одному из шкафов за горстью миндаля. Шкаф этот находился в дальнем конце пекарни, рядом с дверями черного хода, и в нем хранили все то, чему не находили места в основных шкафах. Узкий и неглубокий, он буквально ломился от запасов; в него не проникал свет, и потому Лотти оставила дверцу открытой. Она слышала, как дверь черного хода скрипнула и открылась, но не стала оборачиваться, занятая попытками сдвинуть тяжелый мешок муки с места и достать из-за него миндаль. Только заслышав шаркающие за спиной шаги, она ощутила смутную, безотчетную тревогу. Думается, мысли ее наверняка коснулись ожившей мертвячки; однако одно дело – услышать о чем-то из чужих уст и совсем другое – столкнуться с этим в жизни. Когда Лотти наконец управилась с мешком и добыла миндаль, она повернулась, чтобы уйти… и увидела в дверях Хелен.

Лотти не закричала, даже не выронила миндаль. Как она позже сказала, первая мысль, пришедшая ей в голову, была именно «даже не вздумай уронить его». Она прижала к груди куль. Хелен бросилась вперед, захлопнув за собой дверь и погрузив утлый чулан в темноту. Лотти, тяжело дыша, отступила на шаг; миндаль , билась у нее в голове мысль, главное – не упустить миндаль. Хелен не торопилась приблизиться к ней – Лотти слышала ее дыхание, один неспешный вдох, тяжелый и клокочущий, за другим; подобным образом может звучать большая рыбина, выброшенная на берег. Лотти же стояла во мраке, затаив свое дыхание. Мертва , думала она, ты должна быть мертва! Перед тем как Хелен захлопнула дверь, Лотти бросила на нее быстрый взгляд – прямо в эти дикие янтарные глаза, пустые и безжалостные, наверняка видящие в темноте столь же хорошо, как ясным днем. Лотти чует эту женщину, чует запах ее смерти – запах увядших цветов и тронутой гнилью плоти, быстро заполняющий все вокруг. Приступ тошноты подкатывает к самому горлу, и под сдавленный кашель Лотти Хелен хихикает – или, скорее, каркает по-вороньи, повергая девушку в еще больший страх. Сглотнув излишек слюны, Лотти кое-как заставила себя сделать нетвердых два шага назад – к задней стенке шкафа. Левой рукой она вцепилась в куль с миндалем, прижав его к груди так плотно, будто то был мешочек с бриллиантами. Правой рукой она зашарила во мраке, выискивая хоть какое-нибудь средство защиты. Она пыталась вспомнить, что видела в этой части шкафа при свете, но безуспешно. Все, на что натыкались пальцы, – края мешков с солью, сложенных один поверх другого, недвижимых, как кирпичная кладка. Лотти сгребла горсть соли из одного приоткрытого мешка и изготовилась к наступлению мертвечихи.