Джон Лэнган - Рыбак

Лотти кивнула. Папа попал в самую точку.

– Я думал так же, – продолжил Райнер, – думал, что чувствую, как мой здравый ум вдруг берет и утекает прочь, как вода из прорех между пальцев. Но я не сошел с ума. И ты не сойдешь. Ситуация сложилась та еще, но мы выстоим, понимаешь?

Лотти поняла не так много, как ей хотелось бы, но все равно кивнула – просто потому, что не уверена, что хочет слушать дальше этого мужчину, который так похож на ее любимого отца, но при этом говорит как какой-нибудь незнакомец. Ей хотелось убежать отсюда, юркнуть в кровать и найти укрытие в объятиях сна. Как только Райнер отпустил ее, она бросилась в свою спальню, но не успела сделать и двух шагов, как Клара поймала ее за руку.

– Ты хотела узнать, – произнесла она, и что-то в ее дрожащем голосе напоминает Лотти о том, что через что-то подобное мать уже проходила. Она вспомнила о тех полуночных разговорах, больше походивших на перебранки, по поводу скандала, что разгорался вокруг отца в университете. Вспомнила, как мать днем расхаживала по дому в какой-то полудреме. Вот как все было , осознала Лотти. Отцу пришлось рассказать обо всем. Мать потребовала… он рассказал… и ей не осталось ничего, кроме как согласиться.

– Ты хотела узнать, – повторила Клара, выдернув Лотти из собственных раздумий. – И теперь ты знаешь. И тебе с этим жить. Уразумела? Тебе с этим придется жить. – Она будто еще и с самой собой говорит. – Время покажет. Твой отец узнает, что нужно сделать, и он это сделает. Он прав. Плохи наши дела. Уже все понятно. Ты слышала, что произошло сегодня?

– Да, – ответила Лотти.

– Чего-то такого мы, может, и ожидали, – сказала Клара, – но вышло даже хуже. Этот тупица, Георг, положил всему начало, и дальше будет только хуже. – Без дальнейших церемоний, без обнадеживающих объятий Клара отпустила ее, и Лотти отступила к себе в спальню, к безопасности.

Как можно догадаться, сон, что снизошел на нее в ту ночь, не принес желанного покоя. Лотти не рассказала пастору Мэпплу о том, что явилось ей тогда, но совершенно очевидно, что события того вечера наложили на ее сновидения отпечаток. Вопрос Клары о том, знает ли дочь, что произошло в доме Георга, был сугубо риторическим – в считанные минуты весть разлетелась по лагерю. И Хелен снова вскоре дала о себе знать – хотя то была просто еще одна часть истории, никак не связанная с всеобщей досужей болтовней.

По-хорошему, надобно вернуться к Райнеру и сотоварищам, застывшим над трупом Георга, и осветить случай должным образом. Едва стало ясно, что Георг взаправду отдал Богу душу, большей части очевидцев и след простыл. Понятное дело, кто-то был попросту перепуган, но кто-то определенно беспокоился о том, что полиция станет задавать неудобные вопросы. В лагере действовал свой собственный закон, и, хоть и нельзя сказать наверняка, что блюстители его были хуже любых других фараонов того времени, нет свидетельств и в пользу того, что они отличались чем-то в лучшую сторону. Лагерь был под завязку набит иммигрантами, и мало кому из них хотелось пройти фигурантом по делу о странной смерти. Доставшаяся им работа была для всех и каждого лучшей из всех подвернувшихся за всё пребывание в этой стране, и, само собой, никто не хотел ставить ее под угрозу.

Поэтому пришлось Райнеру идти в полицейский участок и заявлять о том, что его сосед преставился. Будучи каменотесом из ранга квалифицированных рабочих, он был в лучшем положении – ему передать подобную информацию было проще, да и то, что английским он владел на порядок лучше остальных приезжих, упрощало дело. Райнер решил заявить, что Георга сразил сердечный приступ – по крайней мере, это не так уж далеко от истины. Этой версии он придерживается до конца – даже задумчивый, неловко затянувшийся взгляд полицейского, видимо, призванный выдавить из Райнера признание в убийстве, не заставляет его свернуть на иную стезю. Когда офицер полиции встал-таки со стула и проследовал за Райнером к телу, на месте ему не составило труда констатировать истинность версии с приступом (к легкому Райнеровому удивлению).

– Придется послать в Вудсток за гробовщиком, – сказал офицер. – А вы свободны.

Райнер, поблагодарив полицейского, ушел. Что было дальше – Лотти доподлинно неизвестно, но лакуну в рассказе она успешно восполнила благодаря сонму подслушанных сплетен – в тот день и в следующий за ним. Все в сплетнях сводилось к следующему: помощник гробовщика, молодой парень по имени Миллер Джеффрис, посланный начальством забрать тело Георга, застрелил, вернувшись в Вудсток, своего босса из дробовика, затем отыскал свою невесту и убил ее тоже, ну и в последнюю очередь наложил руки на самого себя. По общему мнению и по официальной версии, опубликованной в местечковых газетках, Джеффрис «неожиданно свихнулся». Причина его помрачения не ясна, но излишне суеверные, понятное дело, сразу связали случай с тем, что Джеффрис прикасался к телу Георга. Мало кто знал, что случай свел гробовщика с Хелен, воскресшей женой Георга, – она поджидала Джеффриса в доме. Примерно за час до появления парня ее заметили идущей по улице к своему прижизненному обиталищу. Взобравшись по грязным ступенькам, Хелен уселась рядом с телом мужа. Может, она и сама ждала мастера гробовых дел, чтоб и ее забрали да отвезли куда следует. Так или иначе, Джеффрис подъехал из Вудстока на повозке с вороным конем. Выглядел он малость странно – в газетах его потом описали как «низкого мужчину с кривыми ногами и длинными руками». Ходила молва, что тип он совершенно недалекий, не самая яркая свечка на тортике. Лотти, видевшая его пару раз за все время, сказала, что лицо у него всегда было такое, будто он пытался решить сложную задачку за пределами собственного понимания.

Итак, Миллер Джеффрис слез с повозки, вошел в дом – и там наткнулся на Хелен. Сосед, шедший мимо дома несколькими минутами позже, глянув в окно, увидел Джеффриса стоящим со склоненной головой перед восседавшей в кресле Хелен. Она что-то говорила ему, но сосед не разобрал ни слова – да и вообще, он спешил и потому не стал уделять увиденному внимание. Все, что Миллер Джеффрис узнал за десять минут, проведенных в доме усопшего, делает из него человека с прямой спиной и решительным шагом – никто никогда не видел его таким. Оставив труп, ради которого и прибыл, в доме, он вернулся в Вудсток, в похоронное бюро. В здании ему была выделена небольшая комнатка, и в той комнатке под матрасом кровати хранился дробовик, о котором никто не знал. Начальника он застал склонившимся над телом, предпогребальные хлопоты с которым уже почти подходили к концу. Драматического противостояния, если верить свидетельствам, не было – Джеффрис просто поднял дробовик и проделал огромную дыру в спине гробовщика. Заряд дроби отбросил того от гроба, и, пока он лежал на полу и корчился, Джеффрис подошел к нему и наставил стволы дробовика между ног. Перезарядив дробовик, Джеффрис выстрелил еще дважды – один раз туда, куда метил первоначально, другой в голову. Покончив с начальником, он взобрался на телегу и погнал лошадь к лагерю, в больницу, где медсестрой работала его суженая. Застав ее за разговором с пациентом, мужчиной, выздоравливающим после гриппа, он прицелился и сразил ее метким выстрелом прямо в сердце. Она упала на кровать гриппозного больного – позже парень скажет репортерам, что был уверен: его черед следующий. Но Джеффрис просто взглянул на него оторопело, выдал: «Она рассказала мне обо всем!» – и обратил стволы на себя.