Наталья Аристова - Искусство проклинать [СИ]

Священники снова читали, кропили могилу святой водой, делали что-то ещё… Раскисшая глинистая земля под их ногами скользила и Петренко, подозвав кладбищенского сторожа, что-то ему приказал. Тот принялся суетливо присыпать края ямы песком из ведра, но его мгновенно растоптала в кашицу толпа, белеющая незнакомыми неузнаваемыми лицами.

Старушка рядом, та самая, с рынка, почтительно приговаривала: Вот как надо-то… Видно, полный обряд… А у нас и похоронить по-людски не могут…

Мужчина в светском снова читал и я уже в полный голос ему вторила. Мальчик был такой белый и такой красивый!

Бабуля подталкивала меня под локоть и жалостливо повторяла: Ты поплачь, милая, поплачь. Нельзя так-то! Легче ведь будет, поплачь, сердечная!

Я плачу раз в сто лет и не прилюдно. Слёзы не дают ничего, кроме слёз и тяжести в голове, про облегчение — это не для меня. Станет легче? Нет уж, кто на кого учился… ОН УМЕР! БОЖЕ ПРАВЕДНЫЙ! ОН УМЕР И ЭТО НАВСЕГДА!

Когда стали забивать крышку гроба, истошно заголосила, забилась Маринка, и я только тут увидела её вместе с матерью. Нина Сергеевна стояла с озабоченно-замкнутым, недовольным лицом и с трудом удерживала дочь слабыми, пухлыми ручками, а Маринка сдавленно кричала: И всё было зря! Дан, всё зря! Прости, Дан, прости меня!

Неподалёку хоронили Самвела, тоже православного, и там заголосили, заплакали уже хором. Маринка побелела, и стала валиться набок. Её тут же подхватили какие-то женщины и старушки, кажется, довольные тем, что, наконец, у этой могилы тоже, всё как положено. Нина Сергеевна на меня посмотрела сверх головы дочери. Плохо посмотрела, но я не помню, как…

Когда всё кончилось, священники засобирались в путь. Собирались они медленно, поглядывая на меня и переговариваясь приглушёнными голосами. Я снова спросила про крест, и старший из них ответил, что он не имеет права решать судьбу семейной реликвии.

— А его бабушка? Баба Саня… Ведь вы её увидите и сможете передать ей крест. Я не знаю, как мне с ним поступить. Он очень ценный…

— Она сейчас ничего не понимает… Немного позже, когда она придёт в себя, то, конечно, сама приедет сюда. Но вряд ли она сможет что-то решить. Алексо не передаётся из рук в руки просто так, он завещается. Теперь это, возможно, будет решать Братия Ордена.

— Братия Ордена? Что такое «Братия Ордена»? Разве в православной церкви бывают ордена?

Он устало посмотрел на меня и слегка коснулся моего плеча. Кажется, монахам не позволено прикасаться к женщинам даже таким совершенно невинным образом… С чего я это взяла, откуда? И о чём я думаю! В голове одни пустые бессмысленные глупости.

— Не тревожься, дитя, тебе всё объяснят. Всему своё время. Мы сделали всё, что от нас требовалось. И ты, слава Господу, тоже под защитой. Не ломай голову суетными мыслями, не изводи себя. Живое — живому! Постарайся жить в покое и беречь силы, они нам ещё понадобятся. Жди вестей.

Он осенил меня крестным знамением, а «светский» (теперь я знала, что он грек) перекрестил с молитвой и поцеловал в обе щёки. Я ещё долго вспоминала его горестный потерянный взгляд, стоя в опустевшей прихожей.

Дан умер, и я не заставляла себя забыть об этом. Напрасный труд. Мне везде попадались его вещи, и их оказалось так много! Я слонялась из комнаты в комнату или просто сидела в кабинете, уставившись в одну точку. За окнами праздновали Старый Новый Год. Сверкали фейерверки, ходили ряженые, колядовали дети, все шумели и веселились.

На улице снова выпал хороший снег. Он пошёл сразу после поминок и какая-то соседская бабка, выходя из-за стола, сказала, увязывая пирожки в пакет: Снег — это хорошо. Это добрый знак. Покойник, значит, был хорошим человеком.

Он был самым лучшим человеком! Единственным среди лучших! Но Козыря хоронили в один день с Даном и Самвелом. А он был какой? Что говорили про этого отморозка, когда с неба пошёл снег? Его ведь тоже кто-то хоронил, плакал над его гробом, бросал в могилу горсть земли… Какими словами его поминали? Того, кто убил Дана… Проклятая, подлая, чёртова жизнь!

Зазвонил телефон, пронзительно громкий в устоявшейся тишине, и я неохотно сняла трубку.

— Тина, это я! Как ты там? — тревожно и ласково спросил знакомый голос.

— Нормально, Васо. Всё в порядке. Я жива и здорова. Не скажу, что счастлива, но вполне спокойна.

— Ты там сидишь совсем одна. Приходи к нам. Всё-таки веселее. Чего тебе сидеть одной.

Если бы я могла смеяться, то хохотала бы долго и нудно. Добрый, простодушный, верный друг Васо! Мне не будет веселее! А вот твоим домашним моя унылая физиономия точно не прибавит веселья за праздничным столом.

— Не могу, Васо, я очень устала — выдавливаю я из себя: Еле на ногах держусь. И, кажется, немного простыла.

— Сильно простыла? Жар есть? У тебя есть термометр? — пугается он.

— Нет, пока ничего серьёзного. Просто насморк и знобит. Твоему младшему со мной лучше не контактировать, но это обычная простуда. Не беспокойся за меня, Васо, пожалуйста! Выпью малины и лягу спать.

— Может, я лучше зайду. Ты одна совсем, это плохо. Не надо бы тебе быть одной. Это тяжело.

— Тогда мне тяжело всю жизнь. И я сейчас не одна, Васо, только что ушла Галия, а Док скоро подъедет. Не беспокойся, всё в порядке. До свидания, Васо. Привет всем твоим и спасибо за поддержку! Ты такой хороший друг, я тебе очень благодарна.

Потом позвонил Док, — накаркала. Я поговорила и с ним, отнекиваясь и ссылаясь на Ашота. Снова звонок. Ну, если это Ашот, я, может быть, и смогу засмеяться. Это был Маго, встревоженный и явно, измученный. С ним тоже удачно удалось распроститься. И ещё есть Леонид Борисыч, Витька…

Я отключила телефон, затемнила окна и оставила один маленький светильник в спальне. Весь следующий день мне снова пришлось упорно отбиваться от звонящих по телефону, а вечером соблюдать светомаскировку. Зато, мне даже удалось поспать и немного поесть. Под утро я решила собрать вещи Дана. Свитер ещё пах его телом. И майки тоже, да так ясно, что казалось, он совсем рядом. Я быстро, почти бегом, впихнула стопку одежды в шкаф, и забилась в кресло. Мне было холодно, обидно, горько, тошно… Не знаю, сколько я так сидела, скрючившись между подушек, сцепив зубы, и закрыв глаза. Когда мысли стали путаться и сплетаться в дремоту, зазвонил телефон.

Опять! Разбить бы его на кусочки! Я не хочу никого слышать! Не хочу! Меня здесь нет! Я ушла, исчезла, умерла, испарилась! Отстаньте от меня все! Оставьте меня в покое!

— Алло, Тинатин! Это я. Нам нужно увидеться. Ты сейчас дома? — прозвучал в трубке голос Дока.

— Нет, Док, сейчас я, как раз, ухожу. Часа на два. Позже созвонимся? — не слишком убедительно вру я и он об этом догадывается.

— Что-то мне не нравится твой голос. Как ты спишь?