Наталья Аристова - Искусство проклинать [СИ]

— Всё, кроме транквилизаторов, и очень аккуратно. Док, у меня к тебе дело.

— Для тебя — всё, что хочешь, ты же знаешь. А как ты спишь? — он взялся за мой пульс и я не стала отмахиваться, пусть успокоит душу. Даже не выспавшись, с утра я всегда медленней и «стучу», и «горю».

— Сплю пока плохо. Но это неважно, всё поправится. Док, мне нужна кровь. Много крови. В контейнерах, или как это у вас называется. Только не спрашивай, зачем. Надо. И оставь в покое мой пульс.

— Но, Тинатин, послушай, почему ты… — удивлённо начинает он, но я прерываю его вопрос нетерпеливым жестом. Раз Док ещё может спрашивать, значит, голова у него в порядке, как бы он не вымотался. Я лучше других знаю и помню, каким он бывает, когда «доходит до ручки» и сам себе не принадлежит…

— Ничего не спрашивай, Док, пожалуйста. Мне, в самом деле, надо. Необходимо. Я оставлю денег, для уплаты донорам. Не жалей, плати больше!

— Сколько? Группа? — с покорной усталостью спросил он.

— Литра два-три, наверное, пока хватит. 4-я группа, минус. Группа редкая, знаю. Но надо найти. Сделаешь, Док?

— Я уже сказал: для тебя — всё, что хочешь. Но, Тинатин… Только одно слово… Ты не связалась с чем-нибудь… Это правое дело?

— Это дело моей совести… И я всё расскажу тебе. Позже. Удовлетворит тебя такой ответ? — мне ещё хочется добавить, что это для меня не опасно, но я вовремя спохватываюсь, что он воспримет такое заявление в обратном смысле: о безопасности не заводят речь, если она не требуется.

— Другого-то из тебя, всё равно, не вытянешь… — ворчит Док: Ты только не рискуй, Тинатин! Думай о себе. Пожалуйста!

Я как во сне отсидела бесконечный рабочий день, забрала у Дока кровь и, благословляя густой полуснежный дождь, от которого стемнело почти на час раньше, помчалась к винодельне. Меня слегка знобило в лёгкой куртке, быстро намокающей под дождевыми струями, ноги скользили даже в траве: усталость и недосыпания давали о себе знать.

Дан неподвижно лежал навзничь на каменном полу ямы и только чуть шевельнулся, когда я спустилась к нему. Я приладила контейнер к стремянке и вколола иглу в его вену. Он слабо вздрогнул. Кровь из прозрачного пакета исчезла за секунды, а потом из второго, третьего, и так — все три с половиной литра. Я правильно угадала… Кожа Дана выравнивалась и светлела прямо на глазах, руки легли на сердце. Туда, где оно должно быть… Я погладила его по щеке, собрала пакеты, иглы… Он сел и выпрямил спину. Потом мы поднялись наверх и поехали домой.

На следующую ночь Дан был уже совсем обычным. Обычным — таким. На месте чешуек остались еле заметные точки на коже, лицо разгладилось. Я оставила его в кабинете, отодвинув на дальний край стола все колюще-режущие предметы, и ушла в спальню спать. Он остался один, потому что мои силы подходили к концу. Просто необходимо было позаботиться о их восстановлении.

Утром я снова закрыла чулан на ключ и, оставив Галию хозяйничать, поехала на рынок. Я обошла всех торгующих старух и купила по пучку всех трав, какие у них были, а с наступлением темноты проверила, как на них реагирует Дан. Из того, чего он не отверг, отпрянув или сжавшись на стуле, сделала отвар и вылила в чуть тёплую воду ванны. Я привела Дана в ванную, помогла раздеться и усадила в воду. Он лежал в ванне, такой прекрасный, голый и мёртвый, что я изжевала себе в кровь все щёки и губы изнутри, пока вытирала его.

После этого натянула на него пуховый свитер и джинсы поверх нового белья, а чёрный костюм с сорочкой и всё «смертное» сожгла в старой печи подъезда возле конторы Степанова. И только потом, одна, в темноте спальни, долго выла в подушку и грызла её зубами, и колотила кулаками до изнеможения патентованный эластичный матрац.

Я себя хорошо вымотала и не слышала, как он вошёл. Подняла голову и увидела, как Дан сидит на краешке кровати и смотрит на меня. Я пододвинулась, освободила его место, и он лёг рядом, привычно обняв меня со спины. Я накрылась двумя одеялами, потому что он был очень холодный, и мы лежали так без сна. Я прижалась к нему спиной, чтобы моё сердце билось ему в грудь, а он зарыл лицо в мои волосы. Веки у меня отяжелели и глаза жгло, а слёзы всё капали на мокрую подушку.

Мой маленький мальчик с драгоценным прозрачным личиком и неожиданно буйной золотой шевелюрой, наверное, был вундеркиндом. Но в сложившихся обстоятельствах это не имело никакого значения. Когда другие дети, подрастая, крепли, он слабел, и к самому концу почти не мог двигаться. Только тихо постанывал и смотрел на меня огромными серо-голубыми глазами. Он редко плакал и начал говорить чуть ли не семимесячным, всегда шёпотом и только со мной. Других он признавал и различал, но разговаривал только со мной.

— Мама! Боно! Поладь Котика! (Больно, погладь Костика).

— Пой, мама! Пой Котику. Затем патис? (Зачем плачешь?).

Он умер почти десять лет назад и ни разу за все десять лет не пришёл ко мне даже во сне. А Дан пришёл…

Утром он двигался так осторожно, что я почти не почувствовала этого. Встал с постели и медленно направился к двери. Тихий, без дыхания, шёпот:

— Тина, любимая… — и вышел.

Я привыкну. Я умею привыкать. Мне больше ничего всё равно не остаётся. Я всегда ко всему привыкаю. Я могу вынести всё! — под таким девизом и потянулись последующие дни, солнечные и пасмурные, долгие и короткие, терпимые и мучительные… Разные.

Я работала как заведённая, а перед возвращением домой заходила в библиотеку в поисках хотя бы малой крупицы сведений о том, что может мне помочь. Опасаясь, что библиотекари примут меня за психопатку, помешанную на оккультизме, я собиралась потихоньку «увести» свой формуляр, когда прочту всё, что найду. Но оказалось, что необходимости в этом нет. Я встретила ещё парочку-другую читателей, вполне благопристойного вида, которые обсуждали подобные «странные» темы с наслаждением истинных ценителей. Были ещё любители подробностей о маньяках, садистах, мазохистах и прочих нездоровых индивидах, наряду с фанатами детективов или любовных романов.

Настоящая литература потеряла ценность, а я даже не заметила этого, пока складывала свою жизнь из осколков прошлого. Сколько я ещё проглядела? И что прогляжу? Зато я умею теперь, с одного взгляда, отличить настоящий «Ланком» или «Пуазон» от поддельного, а возраст норковой шубки прикину за десять минут. Остаётся утешить себя тем, что есть люди, которые сразу начинают с норки…

Кое-какие полезные сведения в книгах, я, всё же, нашла, правда, по мелочи, и раскладывала, прикидывала их про себя, сидя в кресле возле Дана, по ночам. Я редко и неохотно принимала гостей, особенно — после сумерек, а Дан научился прятаться от них, терпеливо дожидаясь, пока я останусь одна. Потом возвращался и снова неподвижно сидел рядом, иногда тихо окликая: Тина! Тина…