Андрей Агафонов - Черная моль [CB]

Следом выходит Дональд, он тоже красен, возбужден, желтый парик сбился на сторону. Аль Сафер не может скрыть гримасы.

— Что ты здесь делаешь? — Трамп уже возвышается над ним, давит брюхом, кладет руку на шею. — Ты подслушиваешь, а? Ты трахаешь мою жену! Ты трахаешь — мою — жену!

— Эй, эй, — Ахмет легко убирает руку Трампа со своей шеи, — не надо так.

— А то что? — недобро улыбается Трамп, — укусишь меня? А? Эй!

Охранники в приемной вскидывают автоматы.

— Вы мне больше не нужны, — говорит Трамп побледневшему аль Саферу. — Все вы. И ты имей в виду, дружок, на одного вашего найдется сто тысяч наших. А для остальных есть хорошие, умные, смышленые американские крылатые ракеты, слыхал про такие? Так что сваливай в свой сраный Магриб и хорони своих мертвецов, и сам не забудь закопаться.

Выкиньте его, — и он заходит обратно в кабинет.

Охранники костенеющими пальцами держатся за спусковые крючки. На их лицах ужас.

— Баракаллаху фикум, — говорит аль Сафер, сложив ладони перед собой. — Ассаламу алейкум.

И выходит.

— Что он сказал? — спрашивает один из охранников.

— Что-то про Обаму, — предполагает другой. — Я чуть не обосрался, Джон, что за идиотские вопросы.

Таксист наносит разящий удар молотком и разбивает стеллаж, перед которым мгновение назад была голова его пассажира.

Он озирается.

Под ногой шуршит целлофан, белая рубашка брошена на пол.

Из лица, шеи, глаза таксиста торчат булавки. Он еще этого не осознает. Выражение его лица медленно меняется.

Логан стоит напротив и наблюдает.

Из руки таксиста падает молоток. Он хватает себя за глаз, за шею, из которой тонкой струйкой начинает брызгать кровь. Он воет.

— Ты не волк, — говорит Логан, — ты бешеная собака.

И уходит за новой рубашкой.

Заседание объединенного комитета начальников штабов в Вашингтоне.

Хмурый и озабоченный Дональд Трамп, выпятив нижнюю губу, слушает выступление Джозефа Данфорда. За спиной Данфорда большой экран, на котором кадры с сирийской военной хроникой сменяются скрытой съемкой Аль Сафера на улицах Нью-Йорка в окружении мусульман.

— Ублюдки не болеют. Обладают очень быстрой реакцией. Трудно застать врасплох. Хотя иногда удается. Но это сопряжено с косвенными потерями. Помните тот мост в Генуе?

Начальники штабов переглядываются, кто-то присвистнул.

— Почему вы уверены, что целью был вампир? — спрашивает президент.

— Данные ЦРУ, сэр. На месте обрушения найдены останки не-человека.

Трамп еще сильнее выпячивает губы, выдувает какой-то звук. Затем интересуется:

— Почему нам просто не бросить на них бомбу?

— Они рассредоточены по всему миру, никогда не собираются вместе, некоторые способны временно менять внешность.

Мелькают фотографии, на которых аль Сафер запечатлен в разное время в разных странах. Пропадает и появляется бородка, меняется телосложение.

— Он тебе никогда не нравился, да, Джо? Все они?

— Так точно, сэр.

— Что предлагаешь?

— Составить список известных нам ублюдков, объявить вне закона, предложить награду за уничтожение. И самим держать нос по ветру.

— Хорошо. Займитесь этим. Коулман вам поможет со списком.

Рыхлый рыжий старик в белой рубашке с клетчатым галстуком, отдаленно похожий на Кеннеди, поспешно поднимается с кресла в глубине комнаты.

— Только, Джон! — Трамп наставляет на Коулмана указательный палец. — Не перебарщивай! Не перебарщивай, Джон! А то мы все в твоем списке окажемся.

Коулман с готовностью кивает, его дряблый веснушчатый подбородок сотрясается.

Начальники штабов дружно вздыхают.

Белые, мягкие руки понтифика. Тарелочка с инжиром. Белые одежды. Белое вытянутое лицо. Чей-то размытый черный силуэт у окна.

Улыбка папы. Руки. Пальцы. Поросшие едва заметными тонкими белыми волосками. Солнце бьет в окно, прямо в лицо. Нестерпимо жарко.

Марко де Орсини мечется во сне. Волосы прилипли ко лбу. Подушка и простыня мокры от пота. В углу рта застыли чешуйки крови.

Вот он, еще мальчик, рядом с отцом. Старый граф наливает себе вина. Перстни с драгоценными камнями сверкают на его руке.

— Папа, — говорит Марко, — почему камушек грязный?

— Какой камушек? — граф уже поднес бокал ко рту.

— Красный. Ты его сломал?

Граф осторожно ставит бокал на стол, поворачивает ладонь тыльной стороной и внимательно изучает ее.

— Иди к себе, Марко, — мягко говорит он.

— Хорошо, папа! — Марко недоумевает, но не спорит. Нельзя спорить с папой.

Старый граф целует помутневший рубин и выливает отравленное вино на землю.

Губы папы, поедающего инжир. Пурпурно-желтая сердцевина.

Руки, белые мягкие руки.

— Руки! Руки!

— Милый?

Елена рядом с ним, обводит лицо влажной губкой.

Он открывает глаза.

— Папа был очень скромным, — хрипло говорит Марко. — Он не носил… перстней…

— О чем ты, милый?

— Старый дурак… Он думал, что это статус…

Нью-Йорк. Грузный немолодой человек заходит в пиццерию Ломбарди на 32-й улице. Садится за столик, покрытый клетчатой красно-белой скатертью. Официант в белой рубашке и черных брюках молча замирает рядом.

— Стакан воды, пер фаворе, и позови мне главного, будь так добр.

— Управляющего, синьор?

Посетитель поднимает на официанта широко расставленные тигриные глаза.

— Разве я сказал «управляющего», сынок? Позови мне главного.

Официант исчезает.

Посетитель задумчиво смотрит в окно. Редкие прохожие в масках торопятся домой.

Рядом с его локтем возникает стакан с водой.

За соседний столик с шумом и кряхтением опускается 120-килограммовый громила в блестящей черной куртке.

Напротив посетителя садится молодой человек в дорогом костюме и блестящей шелковой рубашке с расстегнутым воротом.

— Ищете кого-то конкретного?

Посетитель не торопясь отпивает из стакана.

— Я бы хотел знать, с кем говорю сейчас.

— Я тоже, — улыбается молодой человек. Громила по соседству ставит локти на столик, сплетает пальцы и кладет на них тяжелый подбородок. Его полные печали маслянисто-оливковые глаза внимательно изучают посетителя.

— Вы знаете, — улыбается посетитель, откидываясь на спинку стула, — мы с вами никогда не встречались, и тем не менее мне знакомо ваше лицо. Ваши предки случайно не с Сицилии? Муссомели, верно?

Улыбка исчезает.

— Дешевый трюк, старик. Ты пришел в итальянскую пиццерию, легко предположить, что здесь кто-то имеет отношение к Сицилии. А на Сицилии не так много городов. Я занят, поэтому говори, что у тебя на уме.

— У меня на уме история Дженко Руссо, который помог американцам победить фашистов, стал большим человеком, уважаемым членом общества, а через двадцать лет опозорен, унижен и отправлен в тюрьму. Ты что-то слышал об этом, Дженко? Или ты теперь Джеймс?