Наталья Якобсон - Изувеченный [litres с оптимизированной обложкой]

Но вот этим домом инквизиция сильно интересовалась. Правда, его владелец был слишком знатен и богат, чтобы бросить какие-то обвинения прямо в его адрес. Слухи и толки произносились лишь тихим шепотом.

Немного потрудившись здесь, Корделия поняла, что не все они были вымыслом. Чтобы шить здесь, ей отвели целый огромный зал, преображенный множеством зеркал, отражения в которых почему-то ее пугали. Изумительно красивая златокудрая белошвейка множилась в десятках амальгам. Отражения в каждом зеркале, казалось, жили сами собой. Создавалось ощущение, что стройный силуэт швеи танцует вокруг платья, а не трудится над ним. Раз Корделия даже вскрикнула, когда ненароком глянула в одно из зеркал, ей почудилось, что манекен над ней ожил. На ее крик никто не прибежал, хотя в доме хватало слуг и лакеев. Это случилось днем, но Корделии все равно стало так страшно, что она накинула кусок полотна на болванку, заменявшую манекену голову. Зловещий кусок дерева, обшитый тканью, не был, конечно, похож на настоящее женское лицо, но было в нем нечто настолько пугающее, что Корделии больше не хотелось на него смотреть. Ее пальцы дрожали.

Поэтому багровые лучи заката лучше любых часов сообщили ей, что пора кончать с работой. Девушка завязала последний узелок, обрезала тонкую нить и кинула ножницы в короб для швейных принадлежностей. Пора уходить! Иначе будет поздно. Хоть слуги, работавшие внизу на кухне, уже успели привыкнуть к ней и были настроены довольно благожелательно, но вряд ли хоть кто-то из них решится опознать наутро ее труп. В каналах под этими окнами слишком уж часто находили женские трупы. У Корделии замирало сердце при взгляде на мутную воду, с тех пор как гондольер зацепил веслом полусгнившее девичье тело. Прямо у дверей этого палаццо. Серая, изъеденная крабами плоть вызвала у нее тошноту.

Что за плотоядные рыбы обитают в каналах? Раз их так тянет на человечину, значит, и упасть в воду опасно? Могут ли эти голодные существа налететь на живого человека, свалившегося в канал, или они осмеливаются подплывать лишь к трупам на дне? Ужасно! И все-таки мысль о том, что в один прекрасный день из канала могут достать изъеденное до костей тело Анджелы, вызывала у нее такой блаженный восторг, что становилось страшно. Корделия вдруг поняла, что ненавидит женщину, для которой шьет этот наряд, и желает ей всего самого плохого. Откуда в ее хорошенькой белокурой головке такие мысли? Она ведь никогда и никому не желала ничего плохого. За это ее и называли ангелом милосердия. Она могла поделиться последним ломтем хлеба с нищими, раздать всю еду бездомным кошкам, пожертвовать все заработанные с трудом деньги на нужды обездоленных, помочь любому пострадавшему в ущерб своему времени и силам. Она бы никогда не прошла мимо того, кто молит ее о сострадании, даже если бы это был притаившийся в тени убийца с ножом. Корделия часто истово молилась, она верила, что стоит принести свою жизнь в жертву ради спасения чьей-то пусть даже уже безнадежной души.

А теперь она сама мечтала погубить кого-то. Не кого-то. А одну конкретную женщину. Анджелу! Эту мерзавку, богатством и нарядами которой все так восхищались. Однако, если бы у нее не было высокого положения в обществе и денег, кто бы заметил ее красоту? Если бы она родилась бедной швеей, как Корделия, кому вообще она была бы нужна? Все комплименты в адрес Анджелы звучали фальшиво! Как вообще можно сравнивать с ангелом женщину со смолянисто-черными волосами, оливковым цветом кожи и темными глазами, так хитро сверкавшими, что, казалось, она всех и каждого хочет обмануть. К такой красоте скорее бы пошел лисий хвост, чем ангельские крылья.

Вот Донатьен – тот действительно выглядел, как ангел. И как он мог выбрать себе в супруги такую расчетливую, высокомерную особу. Анджела – как яблоко, подточенное изнутри червем. Прогнивший плод со смертельной болезнью, который стоит утопить в этом канале. Но тогда и сам канал может быть заражен чумой. Анджела – как чума, которую стоит искоренить.

Корделия вжала пальцы в ладони так, что от ногтей остался кровавый след. А ведь ей нельзя повреждать руки, иначе как она будет работать! Ее умелым пальчикам были страшны даже легкие кошачьи царапины.

Баркарола, зазвучавшая внизу, немного смягчила растревоженные мысли. Наверное, гондола приплыла за ней. Корделия подошла к окну с мелким золоченым переплетом. Из него открывался красивый вид на воды и побеги цветов, украшавшие соседний карниз. Стройный молодой гондольер внизу ей понравился. Вот только откуда взялась бледная рука, обвившая его весло? Корделия почувствовала, что сейчас упадет в обморок. Неужели в канале опять обнаружился труп? Но нет, если присмотреться, то тонкая рука шевелилась, манила куда-то, все выше обхватывала весло, будто готовясь его тащить. Кожа на ней отсвечивала синеватым, как у утопленницы.

– Любуешься закатом?

Корделия тут же обернулась на знакомый голос. Неужели это правда был он? Да, она не ошиблась. Красивый глубокий тембр доносился из дверной ниши. Донатьен стоял там, чуть облокотившись о стену. Небрежная поза только прибавляла ему величия. Корделия невольно отметила, что его камзол великолепно скроен и украшен мельчайшими сапфирами. Он и сам был великолепен. Все ее внимание привлекала не изысканная одежда, а голова ангела над ней. Русые пряди, рассыпавшиеся веером по кружевному жабо. Смеющиеся лазурные глаза. Идеальной формы губы.

С запозданием она вспомнила, что перед ней стоит не просто юноша, а сам владелец дома, в котором она работает, и неплохо бы сделать реверанс. Она не любила приседать в реверансах, у нее это неловко выходило. Будто прочитав ее мысли, Донатьен отрицательно покачал головой. Не надо, означал этот жест, ты не создана, чтобы кланяться.

– Я тоже люблю смотреть на кровавый свет заходящего солнца, – проговорил он, и в его речи послышалось нечто хищное, такое, что скрывается, к примеру, в шипении коршуна. – Когда дневное светило садится, то красное зарево окутывает мир. Краткая вспышка, а затем наступает темнота. Так рана кровоточит перед смертью.

– Рана? – Корделия вспомнила о том, как укололась над платьем, а он ее застал за разглядыванием капель крови.

Донатьен быстро перехватил ее руку и снова поднес к губам.

– Уже не болит?

Он спросил это таким серьезным тоном, что Корделия невольно рассмеялась. Она попыталась вырвать руку, но он не отпустил, и ее смех стал звонче. Негоже белошвейке так фривольно вести себя с хозяином, но она не могла сдержаться. Он сам провоцировал ее на необдуманные поступки. Его руки касались ее так, будто он хотел с ней танцевать, но получалась лишь какая-то легкая игра с многозначными намеками.